— Подкрепитесь после вашего путешествия, посол, — произнёс женский голос.
— Спасибо, я не голоден.
— Даже за компанию?
Я насторожился.
— Что вы предлагаете?
— Хочу услышать побольше из того, что вам известно.
Услышать побольше? Кто же это подслушал мой негромкий разговор с Теодорихом? Затем я вспомнил.
— Вы прятались в тени у колонны, за троном.
— Я слишком хорошо поняла суть ваших предупреждений. Наверное, даже лучше, чем вы.
— Но кто вы?
— Скорее впустите меня и закройте дверь. — Она говорила в нос. — Мне запрещено появляться в мужских покоях.
И я впустил её. К моему удивлению, она не стала снимать капюшон и открывать лицо. Оно так и осталось для меня подобием тёмного провала. Женщина поставила поднос на маленький столик у кровати и встала чуть поодаль.
— Я хочу увидеть, как вы едите.
— Что?
— Я вам потом объясню.
Я с сомнением поглядел на еду.
— Она не отравлена.
Я взял на пробу сушёное яблоко, а затем сделал несколько глотков из кувшина с водой и не заметил ничего особенного. Тогда я достал кинжал и отрезал им кусок мяса.
— Да. — Её дыхание стало свистящим. — Откуда у вас этот нож?
Вопрос был резким, точно удар.
Я опустил взгляд, внезапно сообразив, что её так заинтересовало.
— От Евдоксия, греческого лекаря. Я отобрал у него нож, когда он пытался сбежать. Он меня им чуть не зарезал.
— А откуда он взял этот нож?
Я пристально посмотрел на оружие и вновь обратил внимание на изящную резьбу его рукоятки из слоновой кости, украшенной рубинами, и на сверкающее лезвие.
— Я не знаю.
— А я знаю.
Я изумлённо взглянул на неё.
— Теперь вы, должно быть, поняли, кто я такая. Всему миру известно о позоре Берты.
Она выпрямилась и опустила капюшон, точно занавес.
Я невольно застонал от ужаса.
Да, передо мной была женщина, но женщина, чудовищно изуродованная розовыми и алыми шрамами, собравшимися складками на её лице. Одно ухо у неё почти отсутствовало, а второе было столь сильно разрезано, что две его части заканчивались сморщенными полосками. Губы, рассечённые крест-накрест, превращали улыбку в гримасу. Но хуже всего выглядел нос с отрубленным кончиком. Его уцелевшая часть до того сплющилась, что ноздри выпятились, как у свиньи.
— Ну как, вы меня узнали?
У меня громко забилось сердце.
— Принцесса, я не мог себе представить...
— Ни один мужчина не может себе представить моего позора и унижения моего отца. Из моих покоев убрали все зеркала. Да и король не в силах на меня смотреть. Он держит меня взаперти и выпускает, лишь когда я закрываю голову или надеваю маску на лицо. Я прячусь в тени этого дворца и двигаюсь, словно призрак, словно нежеланное напоминание о жестокости вандалов.
— Вы были женой вандала Лохнара, — с жалостью проговорил я.
— И невесткой самого великого Гейзериха. А ещё я была символом единства двух наших народов. Как я гордилась этим в день свадьбы! По пути к Карфагену выстроились вооружённые отряды готов и вандалов, а Гейзерих немало заплатил за приданое моему отцу! И всё же когда Валентиниан предложил в жёны Лохнару римскую принцессу, обо мне сразу забыли.
— Но почему... — начал я, поражённый её уродством.
— Лохнар потребовал развода, чтобы он смог жениться на римской христианке, но дочь Теодориха нельзя так просто убрать с дороги. И мой отец ему отказал. Тогда Гейзерих, мой свёкор, в припадке пьяного гнева, раздражённый нашей неуступчивостью и нежеланием дать его сыну развод, чтобы тот мог стать союзником Рима, превратил меня в чудовище. Лучше бы он меня убил.
— А почему вы спросили про мой кинжал?
— Потому что я знаю, кто был его владельцем. — Она с горечью поглядела на оружие. — Мне было известно о вашей миссии, и я видела из верхнего окна башни, как вы приехали в город. Я узнала Гейзериха столь же хорошо, как вы узнали Аттилу. И предупреждала отца, что они — два сапога пара. А затем вы вошли в наши покои, и я чуть не упала в обморок, увидев у вас рукоятку ножа. Этим... — она запнулась, — лезвием изрезал меня Гейзерих.
Я выронил нож, точно он раскалился от огня.
— Я даже понятия не имел! Пожалуйста, простите меня! Евдоксий пытался зарезать меня, и я вырвал у него нож!
— Разумеется, вы ничего не знали.
Её тон смягчился, она приблизилась ко мне и приподняла дрожащей рукой нож.
— Ни смельчак, ни последний глупец не принёс бы его в дом моего отца, если бы знал его историю. Лишь кто-нибудь совсем несведущий мог сделать такое.