Возницу звали Аликсом, он лишился половины ноги в битве с византийскими римлянами и ныне зарабатывал себе на хлеб, став погонщиком военного обоза кагана, состоявшего из награбленных трофеев, жён и рабов. За тысячу миль пути его отношение к приговорённым убийцам в клетках сильно изменилось и первоначальное презрение уступило место едва ли не жалости. Илана покрылась синяками от постоянной тряски, загрубела от грязи и пыли, скопившейся в её пристанище за недели пути, и похудела, питаясь объедками. Её руки и ноги плохо сгибались от долгого пребывания взаперти. Она мало говорила и просто следила за тем, как они ехали по берегу знаменитого Рейна, текущего среди лесистых гор, а миновав его, очутились в открытой равнинной местности, напоминавшей Хунугури. Только когда они остановились, у неё появился некий смутный интерес к происходящему. Неужели Аттила выбрал наконец место для стоянки и военного лагеря? Удалось ли Ионасу и Зерко убежать подальше от гуннов? И не подъехали ли варвары к берегам сказочного океана?
Наверное, нет, ответил ей Алике. Им ещё предстоит решающая битва, и гунны передохнут здесь, чтобы собраться с силами.
Это были интригующие новости.
Илана думала, что ей суждено судьбой беспомощно продвигаться к западу в трясущейся повозке. Но вслед за её обозом на равнине остановились десятки других повозок и образовали огромный лагерь, окруживший второй, армейский, ещё более длинный. Полки гуннов начали собираться. Что-то явно замедлило темп их вторжения.
Затем прибыл сам Аттила с грозной когортой полководцев.
Как и всегда, его приезд сопровождал всплеск эмоций. Полководец пронёсся, словно ветер, мимо выстроенных войск — от одного крыла к другому; отправил назад бесконечный поток награбленных сокровищ: продовольствие, кувшины с вином, захваченные у врага знамёна, церковную утварь, похищенных женщин, потрясённых рабов, а ещё уши, носы, пальцы и мужские члены самых именитых врагов. Ведь он был Бичом Божьим, карающим мир за его грехи! Он играл эту роль, как опытный актёр. Аттила мог смеяться, когда его воины резали и рубили на куски противников, и плакать над единственным погибшим гунном. Он мог столь гневно навязывать свою волю командирам полков, что глаза у него чуть ли не выкатывались из орбит, а из носа шла кровь. Теперь он узнал, что Аэций двинулся с войсками освобождать Аурелию, и выбрал эту открытую, удобную для всадников равнину для решающего сражения. Итак, римляне собрали силы, убедив даже колебавшихся вестготов. Тогда и он тоже соберёт громадную, невиданную ранее армию! Всё решится в один великий и кровавый день, и, когда битва закончится, он будет либо мёртвым, либо королём мира.
Никогда прежде Аттила не чувствовал такого воодушевления.
И никогда прежде его предвидения не были столь мрачными, а готовность поверить в худшее — столь сильной.
В эту ночь гунны разожгли тысячи походных костров, и их свет отразился в бесконечном небесном зеркале. Аттила отказался от большинства поданных блюд, угрюмо пил, а затем вдруг послал за Иланой.
— Вымойте девушку, оденьте её и сделайте из неё красавицу. А потом приведите её ко мне.
Она появилась у Аттилы в полночь. Её волосы завились после купания, и тёмные пряди переливались, как омытые волнами прибрежные камни в лунную ночь. На неё надели красное шёлковое платье с парчовыми серебряными нашивками, похищенное у римлян, а на шее у Планы висела золотая цепочка, украшенная рубинами. Самый крупный рубин размером с козий глаз покоился в ямке между ключицами. На ноги девушке надели серебряные сандалии, на каждый палец — по кольцу убитых гуннами римских матрон, а в уши вдели тяжёлые серьги. Плана даже не могла ничего возразить, поскольку ей пригрозили, что тут же казнят её в случае неповиновения. Ей подвели глаза копотью от ламп и подкрасили губы алой охрой. Кожу протёрли и увлажнили богатой ланолином овечьей шерстью, а дыхание Планы очистилось, когда она пожевала листья мяты. Женщина, целыми часами сидевшая на корточках в клетке, точно зверь, теперь стояла, оцепеневшая как ребёнок, в новой красивой одежде. Она не выбирала её — платья и украшения были ей навязаны, подобно навязанной ей страшной форме плена. И то и другое казалось ей в равной мере унизительным.
— Опустись на колени перед твоим каганом, — приказал Аттила.
Илана закрыла глаза, и её щёки раскраснелись от гнева, когда она это сделала. А если бы отказалась, её бы мгновенно сбили с ног стражники Аттилы. Она краем глаза оглядела убранство шатра, надеясь найти хоть какое-нибудь оружие, пусть даже маленький нож. Илана понимала, что не сможет сейчас убить Аттилу, и не питала на этот счёт никаких иллюзий. Она знала, что Аттила или его стражники убьют её, если она попытается поднять руку на кагана. И тогда она станет свободной — если ей хватит храбрости. Однако она не заметила в шатре ничего, с чем можно было бы напасть на Аттилу.