Однако в тот момент значение первой атаки ещё не стало для меня очевидным. Я выпрямился и увидел, как Скиллу оттеснили назад, к морю отступавших готов и гепидов. Он кричал на них по-гуннски и требовал держаться до последнего. Они обещали ему, клялись на своих языках и пытались восстановить порядок в строю даже после гибели нескольких своих командиров. Вряд ли он заметил меня с лошади, я слишком низко пригнулся.
Затрубили рога, и Аэций остановил наступление у подножия этой с таким трудом доставшейся римлянам возвышенности. Тысячи распростёртых тел ознаменовали нашу победу на взятой высоте: одни давно уже были бездыханны, а другие извивались и стонали, захлёбываясь в крови. Римляне добивали ещё живых остготов, а остготы, захватив в плен нескольких римлян, выпустили из них кишки и расчленили их прямо у нас на глазах. Тем не менее взятая высота давала нашим воинам некоторое преимущество, и мы наконец смогли перевести дух.
И вот тогда началась серьёзная битва.
Если прежде земля дрожала, то сейчас она ходила ходуном, и её толчки напоминали о землетрясении, опрокинувшем стены Константинополя несколько лет назад. Впоследствии уцелевшие рассказывали нам, что Аттила не послал свою конницу на помощь остготам, сражавшимся на холме. Он с презрением отнёсся к этой схватке, решив, будто гора почти ничего не значит для мощной кавалерийской атаки. Он убеждал своих полководцев, что пешие римляне — ничтожные слизняки, на которых не стоит обращать внимание. Пусть себе покрываются пылью на горе, сколько им вздумается, всё равно исход сражения должна определить именно конница. И каган, издавая воинственные кличи, повёл цвет своей армии прямо на Сангибана и его аланов, по-прежнему находившихся в центре наших войск, желая уничтожить непокорного аланского короля, каким-то чудом сумевшего спасти от капитуляции родную Аурелию. Если он расколет их ряды, битва завершится полной победой гуннов. Варвары пронзительно взвизгивали, подхлёстывая лошадей, и выпускали облака стрел. Я вспомнил, какой урок преподал мне Зерко во время той давней битвы на берегу Тисы, и задумался над тем, прорвут ли гуннские всадники линию обороны, натолкнувшись на древки копий, или аланы всё же дадут им отпор. Что случится, если гуннам удастся взять верх? Будет ли всё потеряно? Я гадал, мудро ли поступил Аэций, поставив в центре Сангибана, так как наш генерал, по-видимому, не спешил брать гуннов в клещи с помощью левого и правого крыла наших войск. Пока он этого не сделает, исход битвы будет зависеть от аланов, литицианов и олибрионов. Мы затаили дыхание, а гунны бросились в атаку.
Наши войска пытались замедлить их натиск залпом тяжёлой артиллерии, поскольку стрел у нас было гораздо меньше. На атакующую сторону обрушился шквал камней, снарядов из баллист и сосудов с зажигательной смесью, так что гунны десятками падали замертво, словно снопы под ураганным ветром. В это время аланская конница вырвалась вперёд — многие всадники горели желанием отомстить восточным варварам, взявшим в осаду их город и убившим их родных. Расстояние между двумя конницами резко сокращалось, сокращалось и число всадников под ударами лучников. Выпустив чуть больше стрел, гунны, вероятно, сумели бы расчистить себе пространство и «разрубить» нашу армию пополам. Тем не менее даже степные завоеватели не могли стрелять с такой скоростью, а их численность была столь непомерно велика, что вместо того, чтобы сокрушать противника, они натыкались друг на друга. Никто из сражавшихся не имел опыта в подобных схватках. И вот наконец центры армий встретились, и масштаб сражения на холме показался мне ничтожным в сравнении с этим боем, где бились скорее огромные кони, а не всадники. Я ещё никогда не видел западного океана, но, наверное, его волны, разбиваясь о скалы, издавали такие же звуки, как эти десятки тысяч наездников, схлестнувшиеся друг с другом. Лошади громко ржали, копья и щиты ломались, а иные удары были столь сильны, что наконечники копий, шлемы, куски брони и даже части тел взлетали вверх, лениво кружась и словно бы зависая в воздухе, прежде чем обрушиться вниз.