Скилла привязал своего коня на краю поля — тёмный силуэт с опущенной головой, мирно жующий мокрую от росы траву, не обращающий внимания на окружающий ужас. Рядом паслась другая лошадь, и её знакомые очертания обрадовали меня.
— Мы поедем к Аттиле верхом, — сказал Скилла. — Я привёл твою лошадь.
— Диана!
— Я пополнил ею свой табун, когда ты сбежал.
Гунн повернулся ко мне, и его зубы сверкнули в жемчужно-сером свете раннего утра.
— Она годится лишь для молока, но я всё же решил её сохранить.
Внезапно я ощутил, что отношусь к этому человеку, к этому гунну, к этому варвару, как к родному брату, и от прилива захлестнувших меня чувств перестал что-либо соображать. Мой злейший враг стал самым близким мне человеком после Планы. Более близким, чем Зерко. Мы были партнёрами и старались спасти жизнь, а не отнять её. И тем не менее я собирался его предать.
Мы оседлали лошадей и поскакали. Моя римская броня, без сомнения, привлекала внимание, но Скиллу хорошо знали во всей огромной гуннской армии. И сейчас, когда совсем рассвело, опознать его не составляло особого труда. Гуннские стражники настороженно оглядели нас и выехали нам навстречу, но расступились и пропустили вперёд. Мы добрались до громадного круга гуннских повозок. Сам лагерь растянулся примерно на милю в диаметре вместе с другими, меньшими лагерями, разместившимися вокруг него. Между ними паслись огромные табуны усталых гуннских лошадей. Сотни гуннских лучников спали в тени повозок, но были готовы подняться при наступлении римлян.
Наши лошади перепрыгнули через небольшой ров, окружавший первый ряд повозок, и подъехали к следующему — внутри его. Мне сразу вспомнилась вторая стена Константинополя, и я стал гадать, чем руководствовался Эдеко, выстроив эти концентрические круги. Возможно, ему всё же запомнился мой родной город. Мы перескочили другой ров, добравшись до палаток и страшного, тщательно подготовленного погребального костра Аттилы. Высота этого жертвенника достигала двадцати футов, его соорудили из дорогих и самых обычных седел, гобеленов, мебели, украшенной изящной резьбой, мехов, мантий, драгоценностей, благовоний, жезлов и штандартов. Многое было награблено за последние несколько месяцев. Ясно, что каган собирался не только погибнуть в этом огне, если римляне прорвут оборону, но и помешать захвату всех ценностей.
Я узнал Илану, и у меня защемило сердце. Свернувшись калачиком напротив груды седел, она спала или по крайней мере дремала, и её глаза были закрыты. Я ожидал увидеть забитую и истощённую рабыню, но она предстала передо мной в эффектном шёлковом платье, обильно украшенном драгоценностями. Что это значило? Неужели она стала женой или наложницей Аттилы? И наше последнее путешествие лишилось всякого смысла?
Я взял Скиллу за руку, остановив его пони.
— Послушай. Я хочу, чтобы ты пообещал мне заботиться об Илане и увёл бы её отсюда, подальше от ужасов войны.
— Что? — переспросил он, недоумённо глядя на меня.
— Аттила нас не отпустит. Я это знаю. Но он может отпустить тебя с Иланой, если я предложу ему свою жизнь в качестве коносса как искупительную жертву. Я вручу ему меч в расплату за пожар в его дворце, а взамен он освободит Илану и отдаст её тебе.
Скилла недоверчиво посмотрел на меня.
— Я привёл тебя сюда не умирать, римлянин. Если бы я хотел, то давно убил бы тебя своими руками.
— Дело не в том, чего хочешь ты, а в том, чего хочет Аттила. Только подумай! Для Иланы это единственный шанс. Пусть он отдаст её тебе. Аттила рассчитывает, что ты женишься на ней и по-прежнему будешь ему служить. Но дай мне слово, что ты скроешься с ней от этого безумия и она сможет жить нормальной жизнью. Ты видел империю, Скилла. Вот и живи там с Иланой.
Он упрямо покачал головой.
— Ты никогда не понимал одной простой вещи, римлянин! Да, я видел вашу империю, и она мне не понравилась! Слишком много людей, слишком много вещей и слишком много законов!
— Но это её мир. И она никогда не будет счастлива в твоём. Ты это знаешь и должен согласиться с этим. Только при этом условии я принесу себя в жертву.
— А если я откажусь?
Я дотянулся рукой до спины, достал огромный меч и положил его поперёк седла.
— Тогда я умру, но сначала попытаюсь убить Аттилу. Плана, скорее всего, погибнет, а тебя распнут на кресте за то, что ты привёл меня к Аттиле, в его шатёр.
Он снова с отвращением покачал головой, недовольный моим предложением, и до меня вдруг дошло, что, по всей видимости, он успел столь же сильно привязаться ко мне, как и я к нему. Кто знает, быть может, он принялся искать меня на поле боя, ощутив своё одиночество, а не руководствуясь простым расчётом? Хотя вряд ли он мог мне полностью доверять. Наконец Скилла пожал плечами.