Хонки обрушился на кровать Мины, упершись локтями о колени и подперев руками лицо. Его взгляд пал на прикроватный столик, где стояло фото в рамке. У него кольнуло под ребрами. Это был один из их с Миной совместных снимков, когда он подарил ей первую парную футболку с красным сердечком на груди. Себе он взял такую же, но с фиолетовым. Оба они были в голубых джинсах с потертостями, такие забавные, простые, смеющиеся. Их пальцы сплелись, и они чуть касались друг друга лбами. Он сам тогда ходил блондином, а Мина была именно с этой восхитительной стрижкой, которая так его покоряла. От этой фотографии повеяло мощью животворящей иконы. Хонки судорожно схватил её за алую пластиковую рамку, в которую она была оправлена и, притянув максимально близко, уставился на лицо Мины. Она как будто смотрела на него через время, не меняясь, не прекращая улыбки любви длинною в вечность. Парень поцеловал её изображение и прижал его к груди.
- Почему я не целовал тебя каждый божий день? Почему не говорил о том, что люблю тебя постоянно? Может, это что-нибудь бы изменило… - он упал на подушку и прикрыл глаза. Если бы она сказала ему, что хочет детей, но ей нельзя иметь их, то он бы успокоил её и они бы всё решили, ничего не нужно было бы делать! Если бы… если бы не произошло то, что сейчас случилось, одумался ли бы он когда-либо? Хонки стало страшно, что понадобилась столь глобальная жертва для того, чтобы у него заработал мозг.
Ветер развевал волосы Мины, она звонко засмеялась и, прищурившись от солнца, загородилась от настырных лучей ладонью. Они были где-то на побережье, линия горизонта искрилась золотом по водной лазури. Хонки не заметил, как задремал и едва начал смотреть этот дивный сон, как его разбудил звонок мобильного. Подскочив, что ему было не свойственно с утра, он всё-таки осознал, где он и почему, после чего уже потянулся за телефоном. Это был Джонхун.
- Да? – пасмурно пробормотал он в трубку, сокрушаясь, что даже во сне ему с Миной побыть не дали. Всё было так свежо и натурально, что он ещё чуть-чуть и поймал бы её за рукав, притянув к себе.
- Привет, где тебя носит? Опять нашел секс, и в общагу вернуться не спешишь? – лидер говорил так обыденно и свойственным ему поверхностным тоном, что Хонки передернуло. Почему жизнь идет дальше и никого ничего не волнует, пока у него всё летит, крушится, ломается, пока его нутро выворачивает от тревоги и только что проснувшиеся мысли уже полны страданий и отчаяния? На часах, висящих на стене, стрелки показывали десять часов. Значит, прошло всего два часа… ещё около шести часов подождать. Как долго всё тянется… - Эй, алло, я с кем говорю? Ты тут вообще?
- Секс, секс, секс! Тебя что-нибудь другое интересует? – неожиданно зло выдал Хонки.
- Хм, я думал, он не только меня интересует. – не поддался Джонхун гневу, не слишком обратив на него внимание, и даже попытался хохотнуть. – Что, не дали?
- Знаешь что, тебе не помешало бы помимо члена, иногда чем-нибудь другим думать! – не в силах быть сговорчивым и добрым, певец всё-таки постарался уговорить себя не срываться на друге. – Тебе чего не спится в такое время? Выходной же, мог бы до обеда дрыхнуть.
- Да я Кеуту на самолет проводил, приехал, а тебя всё нет. – лидер громко зевнул. – А так-то я не против поспать ещё.
- Вот оно что… - Хонки вспомнил, что совсем недавно завидовал отношениям тех, мечтал хотя бы примерно о таком же. Вдруг их отношения увиделись ему низменными и бессмысленными, в них не осталось никакой прелести, лишь двое бездушных избалованных вниманием противоположного пола представителей богемы, удовлетворяющих физические потребности. – И ты запросто уснешь, не узнав, как она долетела, не дождавшись её звонка?
- Ну… я же услышу, когда она позвонит, почему бы до этого не поспать?
- То есть, ты за неё не волнуешься? – настаивал Хонки.
- Что за странные вопросы? Разумеется, я волнуюсь… - Джонхуну хотелось отшутиться, но ничего не шло в голову. Товарищ застал его врасплох со странным допросом.
- Волнуешься, но не сильно?
- Да к чему ты клонишь? – не выдержал гитарист и тоже начал заводиться. – Надо как-то особенно волноваться?
- Мне просто интересно… если бы с Кеутой что-то случилось, что бы ты почувствовал?
- Хонгстар, что за бред? Почему с ней что-то должно случиться? Не нагоняй!
- Черт, ответь! Задумайся хотя бы, Хун! Может, ничего никогда и не случится, но разве мы застрахованы? Ты можешь с уверенностью знать, что ни ты, ни она, никто не пострадает, и вы доживете до старости? – Хонки опять начинало трясти. Собственная боль поддевала, как не вытащенная заноза, как симптом какой-то опасной болезни, когда хочешь найти его ещё у кого-нибудь, после чего вроде бы становится полегче, что не одному тебе мучиться. – Представь хоть на секунду, что Кеуты больше не будет никогда с тобой, что её больше нет. Что тогда?
Джонхун замолчал. Для него эта мысль явно была в новинку. Он никогда не думал о том, что потеряет девушку как-то трагически. Обычное расставание из-за ссоры – да, этого хоть лопатой черпай, но если с ней что-то произойдет?
- Я не знаю, мне трудно сказать. – тихо и неуверенно заметил лидер.
- Ты бы с легкостью нашел ей замену? Скажи, ты бы быстро поставил на её место следующую?
- Хон, я себя чувствую, как на приеме у психолога, какого хрена ты этим грузишь? – но тот не сдался и настоял на том, чтобы ему ответили. – Повторюсь: не знаю. Нет, наверное, нет. У меня никогда не было такой девушки, как Кеута. Я люблю её, действительно, люблю.
- Если действительно любишь, то ты никогда даже не станешь искать ей замену. Хун, любить надо тех, без которых жить невозможно, без которых жить нельзя и не хочется. – вокалист замолчал.
- Так во сколько тебя ждать домой, апостол Петр? – переждав немного, сменил тему Джонхун, у которого задвигались извилины. – Надеюсь, ты не в секту там попал.
- Буду вечером, наверное, поздно. – быстро протараторил Хонки и попрощался.
Он снова лег, но теперь сон уже не шел вовсе. Понял ли что-нибудь друг? Тот был не слишком чутким, но наверняка будет докапываться, что нашло на Хонки, раз он ударился в такой импрессионизм. Часы тикали, раздражая нервы. Господин Чон зашумел на кухне, видимо решив перекусить как-нибудь. Парень подумал, что ему бы и кусок в горло не полез. Язык не чувствовал вкуса, ведь он так давно даже не пил ничего, но, как ни странно, и жажда не изводила.