– Нет. Не почувствовал. Я просто вернулся за тобой из будущего. В общем, это долгая история, но мне пришлось многое вытерпеть.
– То есть… прямо за мной? – лепечет Андрей. – То есть, ты меня заберёшь в нормальное время?
– Всё верно, – киваю. – Вечером мы уже будем дома. Не помню точно, восемнадцатого или девятнадцатого августа. Мама очень соскучилась по тебе.
– То есть, ты именно за мной возвращался? – тихо спрашивает Андрей.
– Помнишь, я тебе как-то дал обещание всегда защищать тебя? Вот я его и сдержал.
Глаза братишки бегают, а потом происходит то, что я не видел почти за всю жизнь: Андрюшка начинает плакать. Он направляется ко мне, протянув руки, а потом спотыкается о бортик душа и падает прямо на меня. Я подхватываю брата и прижимаю к себе.
А он всё ревёт и ревёт, и мне не хочется его останавливать. Мне одновременно и грустно, и чувствую себя героем.
– Пойдём уже отсюда, – умоляет Андрей. – Из этого чёртова дня.
Я думаю. Самому хочется свалить побыстрее, но вспоминаю некоторые не завершённые дела в этой реальности, поэтому отвечаю:
– Нет. Андрюха, пока рано. Я жутко голоден, давай поедим. Я сделаю яичницу и тебе.
– Только не из протухшего яйца, – всхлипывает брат.
– Не из протухшего. И теперь я буду всегда делать только такую яичницу, как ты захочешь.
– Только глазунью, – Андрей отступает от меня, и его красные заплаканные глаза смотрят прямо в меня. Самый доверчивый взгляд брата, который я видел за всю жизнь.
– С помидорками, – добавляю и щёлкаю Андрюшку по носу.
**
Пока готовлю яичницу – думаю. Андрюшка не мешает и тихо сидит за столом, внимательно наблюдая за каждым моим действием. Наверное, боится, что я исчезну или засмеюсь и скажу, что это всё шутка.
Протухшее яйцо я не разбил, может, уже знал, где оно примерно находится.
В голове прокручиваю слова Тварей: план действия. Зайти в служебную дверь в Грозди до восьми вечера. До восьми ещё дофига времени, а пока я могу что-то совершить в этом двадцать третьем июля. Но что? Утащить в дверь за собой Стёпку? Ведь Стёка ещё здесь, живой, весёлый, не знающий, что его ждёт впереди. Но Твари ещё рассказали, как умирает мир без бифуркатора. Если я утащу отсюда друга, то… может, разрушу Вселенную.
Лучший вариант – оставить Стёпку здесь, но разве я не превращаюсь в чудовище подобное Серёге? Как же всё непросто. Может, спросить совета у брата? Но мне очень не хочется загружать его голову новой бредятиной.
Поэтому я делаю единственный выбор. И не понимаю, подлый он или справедливый. Стёпку нужно оставить здесь. Возможно, по отношению к другу я поступаю подло, но по отношению к миру – справедливо.
Но так просто я не уйду. Я хочу посмотреть на друга в последний раз.
Яичница дымиться в тарелках на столе, я сижу напротив Андрюшки, но кусок в горло не лезет, как, думаю, и брату. Он внимательно смотрит мне в глаза.
– Ты ещё всё тот же Артём? – спрашивает он.
– Да. Я никуда не исчез. Я пришёл, чтобы забрать тебя в настоящее время.
Андрюшка блаженно прикрывает глаза, готовый слушать мои слова вечно.
– Слушай, – я хмурюсь. – Если бы на месте тебя был я, и ты бы пошёл меня спасать…
– Пошёл бы, – торопливо отвечает братишка.
– Погоди. Если бы оказалось, что, спасая меня, ты разрушаешь весь мир, ты бы спас меня и уничтожил мир, или оставил бы меня в двадцать третьем?
Голубые глаза Андрея на секунду задумчиво подвисают, потом в них мелькает страх.
– Ты спас меня, уничтожив Вселенную?
– Нет, – качаю головой. – Просто спрашиваю.
Андрюшка неуклюже берёт вилку и нож, серьёзно обдумывая мой вопрос, а потом говорит:
– Я бы оставил тебя в двадцать третьем, но попытался бы тебе сказать, что я спасал тебя.
– Серьёзно? – хмурюсь. – Почему ты так решил бы?
– Нет-нет, ты не подумай чего, – затараторил Андрей. – Я пытаюсь просто мыслить разумно. Ты не помнишь видео, где у железнодорожника сын упал в пазы раздвижного моста?
– Нет, – признаюсь.
– Дело в том, что там мост был раздвинут, а его сын упал в пазы. И как раз поезд едет. Если мост не опустить, то он разобьётся. А если опустить, то сына раздавит насмерть. И он выбрал второе. Потому что спасал жизнь сотни человек, принеся в жертву сына.
– Но каждый бы поступил по-своему, – пожимаю плечами я. – Кто-то и не опустил бы.
– Я знаю, – кивает Андрюшка, и сейчас он мне кажется не по-детски серьёзным. – Лучший пример, наверное, в библии. Бог разрешает людям убить своего сына, потому что верит, что все люди на земле имеют шанс на спасение. А ещё это называется принципом наименьшего зла.
– Очень знакомо. Что это?