Однако покидать убежище мы не торопились. Лучше подойти в самый последний момент и запрыгнуть в вагон, чем подойти рано и ожидать участи в тупиковом купе.
Когда с наступлением я порядком подмёрз и думал, что этот грёбаный караульный пост никогда не закончится, Серёга встал и кивнул.
– Пойдёмте. Время.
Как я уже говорил, на поезд мы таки сели, но поход до вагона, кажется, длился целую вечность. Мы шатались от каждого громкого шороха, заглядывали в лица редких мрачных людей, ожидая, что каждый норовит броситься на нас.
Но вокзал погрузился в уныние, никому не было до нас дела. Вялый охранник на входе даже не посмотрел в нашу сторону, из оранжевого нам попались только кроссовки подростка, пронёсшегося мимо. Поезд уже стоял на путях, когда мы подошли.
Вроде бы обычная платформа, ничем не примечательная, такая же, как и остальные её собратья, но незримые мелочи выдавали в ней разруху апокалипсического мира. Быть может тонкие трещины, покрывающие асфальт то тут, то там; или излишняя замусоренность; но я не исключаю терпкий душок умирающего мира, как тёмная энергетика, которая часто навевает на нас депрессивные мысли.
Вагон у нас предпоследний, проводник – молодой энергичный парень, любящий улыбаться, что являлось редким признаком в зловещей реальности, окутывающей нас.
А вот внутри отличия бросались в глаза. Немытые панели, старый обогреватель, мелкий мусор в углах, будто дорожку подметали наскоро перед самым отъездом. в купе почему-то пахло солью, постели не застелены, а матрасы тонкие и по виду столь старые, будто на них ещё ленинградцы спали, поскорее покидая город перед фашистской блокадой. И свет не горел.
– Да. Невесело, – помнится сказал ещё Серёга.
Те несколько минут, что нам пришлось ждать перед отправкой поезда, прошли что называется на ножах, как перед годовой контрольной, от которой зависит твоё дальнейшее обучение в школе.
Вот уже проводник захлопывает тамбур, мы облегчённо вздыхаем. И вдруг Стёпка вскрикивает:
– Смотрите! Люди Буратино!
Мы немедля прилипаем к окну и замечаем как на платформу высыпают человек пять в оранжевых костюмах. Явная визитка Сомерсета. Но самого Буратино среди них я не вижу.
Поезд трогается, а оранжевые даже не обращают на него внимания, кидаясь к составам, ещё стоящим на путях.
– Чёёёёрт, – шепчет Серый. – Нас реально пронесло. Прямо вот секунды отделяли нас от смерти.
Ещё пять секунд и вокзал скрывается за спиной, погружая состав в темноту, лишь железнодорожный фонарь время от времени пронесётся мимо.
Мы откидываемся на стены и слабо улыбаемся.
– Победили, – ликует Стёпка. И я вижу его взгляд. Уже совсем не маленького профессора. Теперь у друга глаза взрослого вояки, побитого жизнью. Сколько мы в пути? Пару дней, а как будто несколько лет войны прошли вместе.
– Кстати, кажется, мы в вагоне вообще одни.
– Да, – подтверждает Стёпка. – Никому никуда не хочется ехать в такое время.
Заглядывает проводник. На лице фирменная улыбка, хотя застиранная зелёная жилетка РЖД будто шепчет: это маска. Он включает тусклую лампочку под потолком, раздаёт нам постели, спрашивает, не хотим ли мы купить чего. Да я бы с радостью. Живот прилипает к спине, только с фальшивыми деньгами в кармане всё равно что без них. Затем проверяет ещё раз билеты; слава богу, они не фальшивые. РЖД, видимо, едино во всех реальностях.
Исполнив все обряды вежливости, проводник скрывается у себя в купе и больше не выходит. Значит мы таки одни во всём вагоне.
В полном молчании, нарушаемом лишь стуком колёс, который меня почему-то успокаивает, мы застилаем кровати. Я сплю внизу, серый напротив, Стёпка надо мной. Вот постельное бельё нисколько не уступает тому, что выдавали в саратовском поезде: старое, ярко-белое и накрахмаленное до безобразия.
Когда спальные места готовы, мы запираем дверь, рассаживаемся внизу и смотрим друг другу в глазах. Развороченная рана на затылке ноет как сволочь. Если не ошибаюсь, в кармане куртки у меня ещё три волшебные зелёные таблеточки. Принять бы одну.
– Так, – вздыхает Стёпка. – Давайте подведём итоги.
– Да, – кивает Серый. – Поесть бы.
Стёпка прыснул от смеха.
– А что, дело нужное. Давайте доедим всё, что есть.
– А как же завтра?
– Может, мы опять переместимся ночью и в Петербурге наша валюта будет действовать, – предполагает Серёга. Он оптимист.