“Мы поженимся и уедем и поселимся в хижине в горах Адирондак, по вечерам будем простенько ужинать с Эллиотом при свете лампы” – “Я всегда буду заниматься с тобой любовью” – “Тебе даже не придется, поскольку мы же оба понимаем, что мы сумасшедшие… наша хижина вся будет расписана истиной, и хоть бы весь мир пятнал ее черной ненавистью и ложью, мы будем веселиться мертвецки пьяные в истине” – “Выпей кофе” “Мои руки будут коченеть, и я не смогу даже взяться за топор, и все-таки я буду человеком истины… Я буду спать ночью у оконной занавески, слушая бормотанье мира, и пересказывать тебе” – “Но Джек, я люблю тебя не только поэтому, не ужели ты не видишь, чтo мы значили друг для друга с самого начала, не ужели ты не понял этого, когда вошел с Коди и начал называть меня Джульен из-за этой ерунды, о которой рассказывал, о том, что я похожа на какого-то старого приятеля, твоего знакомого по Нью-Йорку” – “Который ненавидит характер Коди, и которого Коди ненавидит” – “Но неужели ты не понимаешь, какая это ерунда?” “А Коди? Ты хочешь за меня замуж, а любишь Коди, а Перри любит тебя?” “Конечно, но что тут такого или во всем этом? Эта прекрасная любовь навечно нас связывает, никаких сомнений, но у нас ведь только два тела” – (странное заявление) – Я стою у окна, глядя на блистающую ночь Сан-Франциско с его волшебными картонными домиками и говорю: “Но у тебя Эллиот, который меня не любит, да я и сам себе не нравлюсь, как с этим быть?” (Билли ничего на это не отвечает, только прячет гнев, который выплывет позже) – “Но мы можем позвонить Дейву Вейну, и он отвезет нас в хижину в Биг Сюр и в ней мы по крайней мере сможем побыть одни” – “Говорю тебе, это то, чего я хочу!” – “Звони ему!” – Я называю ей номер, и она набирает его, как секретарша: “О печальная музыка всего этого, все это я делал, все это я видел, все и со всеми”, говорю я с трубкой в руке, “мир надвигается, как вузовская жажда второкурсника учиться тому, что он называет “новым для себя”, скажу тебе, опять эта протяжная грустная песня об истине смерти, но ведь причина того, что я так много кричу о смерти, в том, что в действительности я выкрикиваю жизнь, ведь если ты не живешь, нельзя и умереть, алло Дейв? Это ты? Знаешь, по какому я делу? Слушай, приятель… хватай эту большую брюнетку Роману, эту румынскую безумицу, и запихивай ее в “Вилли” и едь сюда к Билли и забирай нас, пока ты в дороге, мы упакуемся, милая моя готова, и все вместе поедем навстречу двухнедельному счастью в хижине Монсанто” – “Монсанто согласен?” – “Я сейчас позвоню ему и спрошу, он точно согласится” – “Ну я-то планировал покрасить завтра Романе стену, но может и напился бы за этим занятием, в любом случае: ты уверен, что хочешь сейчас все это затеять?” – “Да да да, ну, давай” – “И я могу взять Роману?” – “Да, а почему нет?” – “А какова цель всего этого?” – “Ах папаша, ну может, просто снова с тобой повидаться захотелось, а о целях можно будет поговорить потом: или ты хочешь продолжить свой лекционный тур по университетам Юты и Брауна и распинаться перед отменно заросшими подростками?” – “Заросшими чем?” – “Заросшими безнадежным превосходством пионерско-пуританской надежды, которая оставляет за собой лишь дохлых голубей?” – “Хорошо, сейчас выхожу… сначала нужно заправить “Вилли”, да и масло сменить” – “Я оплачу, когда ты сюда доберешься” – “Я слышал, вы с Билли сбежали” – “Кто тебе сказал?” – “В газетах пишут” – “Так вот, мы стартуем вновь на “Вилли”, и не бери с собой Рона Блейка, будем двумя парами, врубаешься?” – “Да – и слушай, я захвачу с собой мой спиннинг и буду там рыбу ловить” – “Будем оттягиваться – и слушай Дейв, я благодарен тебе за то, что ты свободен и хочешь отвезти нас туда, у мня во рту лажа, я неделю тут сидел и пил, и кресло сломалось, и рыба умерла, и я снова весь на пределе” – “Не следует тебе все время пить эту сладкую дрянь, да еще ты не закусываешь никогда”– “Да беда не в этом” – “Ладно, потом решим, в чем беда” – “Точно” – “Я-то думаю, проблема в тех голубях” – “Почему?” – “Не знаю, я помню, когда мы с Джорджем были в восточном Сен-Луисе и, Джек, ты сказал, что полюбил бы танцующих красавиц, если бы знал, что они ВЕЧНО будут такими красивыми?” – “Но это всего лишь цитата из Будды” – “Да, только девушки такого не ожидали” – “Как ты, Дейв? Что Фаган поделывает этим вечером?” – “Сидит в своей комнате и что-то пишет, называется это “КНИГА ИДИОТА”, там еще большие сумасшедшие картинки, а Лекс Паскаль опять пьян, и музыка играет, и мне по-настоящему грустно, и я рад, что ты позвонил” – “Ты хорошо ко мне относишься, Дейв?” – “А что мне еще остается, парень” – “Но тебе ведь еще остается что-то, правда?” – “Слушай, не обращай внимания, я сейчас буду, ты звони Монсанто прямо сейчас, хотя бы потому, что нам надо взять у него ключи от коралловых ворот” – “Я рад, что знаком с тобой, Дейв” – “Я тоже, Джек” – “Почему?” – “Может, я хотел бы встать на голову в снег, чтобы доказать тебе, но это так, я рад, и буду рад, потом нам ведь действительно ничего другого не остается, кроме как решать эти чертовы проблемы, и прямо сейчас одна у меня в штанах, для Романы” – “Но это так тошно и тоскливо называть жизнь проблемой, которую можно решить” – “Да, но я всего лишь повторяю то, что прочел в учебниках мертвых голубей” – “Но Дейв, я люблю тебя” – “О кей, скоро буду”.
32
Мы упаковываем теплые вещи для Эллиота, складываем еду, собираем корзину со съестным и грустно ждем в ночи появления Дейва – И ведем долгий разговор – «Билли, почему все-таки рыбы умерли?», но она уже знает, что умерли они, вероятно, потому, что я дал им хлопьев «Келлогз», или что-то случилось еще, единственное, она точно не забыла их покормить или что-нибудь в таком духе, это все я, это моя вина, и лучше бы мне заржаветь от осеннего слишком-много-думанья, чем стать причиной погибели тех кусочков золотой смерти, которые плавают теперь в пенистой воде – Это заставляет меня вспомнить о калане – Но я не могу объяснить это Билли, которая вся из абстракций и разговоров об абстрактной встрече наших душ в аду, а малыш Эллиот толкает ее, спрашивая: «Куда мы? Куда мы? Зачем? Зачем?» – Она отвечает: «А все потому, что ты думаешь, что не заслуживаешь любви, поскольку виновен в смерти золотых рыбок, хотя умерли они скорее всего по собственному желанию» – «Зачем им это? Зачем? Какая у рыб должна быть логика?» – «О, потому, что ты думаешь, что пьешь слишком много и отсюда каждый раз, когда ты пьян, ты все бросаешь и говоришь, что у тебя руки опускаются, как ты говорил вчера ночью, когда держал меня этими руками, благословляя своей любовью мою душу и мое тело, о Джек, тебе пора проснуться и пойти со мной или по крайней мере с кем-нибудь и открыть глаза на то, зачем Бог послал тебя сюда, перестань ты в пол смотреть, вы с Перри оба сумасшедшие – Я нарисую магические лунные круги, и они вернут тебе удачу» – Я мертво смотрю на ее глаз, и он синий, и я говорю: «О Билли, прости меня» – «Ну вот смотри, ты снова о вине» – «Ну не знаю я всех этих великих теорий о том, как все должно быть, черт возьми, все, что я знаю, это что я беспомощный (helpless) кусок полезного (helpful) конского навоза, который заглядывает тебе в глаза с просьбой: „Помоги мне“ – „Но нет никакого проку в таких вот твоих заключениях“ – „Конечно, я знаю, но чего ты хочешь?“ – „Я хочу, чтобы мы поженились и попытались понять вечное через чувственное“ – „Может, ты даже и права“ – Я вижу, как бушуют вокруг меня бесконечные болтливые кухонные рты жизни, длинная темная могила мрачных разговоров под лампочками полночных кухонь, и осознание того, что жизнь, такая жадная и непонятная, все таки протягивает свою костлявую руку скелета и к нам с Билли, фактически, наполняет мня любовью – Вы понимаете, о чем я говорю.