— Почему?
Гоблин крутил головой, пытался понять, что происходит. Но затем перед ушастым поставили один из котлов с кашей и ротная «жаба» посерел мордой.
— Ты был моей правой рукой, Додо. Летом получил бы вольную и уехал, куда душа пожелает. Я тебя выдернул с эшафота, а ты начал торговать нашими жизнями… Что происходит с тобой?.. Сонное зелье в пищу. Шашни с баронскими прихвостнями. И на встречу к ним ты бежал не для того, чтобы проследить, а чтобы деньги получить. Может, стоило тебя там в переулке оставить, чтобы твои же работодатели прибили?
Будь это разговор с глазу на глаз, бывший висельник бы придумал, как отбрехаться. Или хотя бы попытаться. Но когда на тебя смотрят десятки глаз, когда мертвая тишина давит на плечи, когда ты только что еще лежал на теплом топчане и считал себя самым хитрым, а через секунду выслушиваешь крайне неприятные вопросы… Нервы у Додо сдали.
— А я тебя просил меня откуда-то вытаскивать? Все, все из-за тебя прахом пошло! С Жаком бы договорился, часть поддельных векселей у меня в нужном месте лежали. Что с того, что родственнички сдали, сумел и без них нужным людям заплатить и дорогу на свободу почти получил. Так нет — ты влез с этой дурниной! С этой проклятой ротой, с этими бесконечными досмотрами, драками, кровью! А я всего лишь хотел убраться из гадюшника подальше!
— Тебя бы повесили. Вместе с Сичем.
— Потому что Крафти был нужен рычаг давления на тебя! На тебя, урода! — рассвирепевший гоблин орал, махал лапами и брызгал слюной. — Если бы ты не заявился в город, я бы еще летом с новыми документами открыл лавку где-нибудь у баронов! А так под молотки загнали!.. И ведь всего лишь пару раз проигрался, всего лишь пару раз!.. И деньги взял из кубышки клановой, где они мертвым грузом лежали. Так ведь вернул бы, если бы свои же не сдали… Хотя — какие они свои, жабы зеленорожие!..
Оглянувшись кругом, Додо завыл:
— Ненавижу тебя, Билдер! Ненавижу! Ты ломаешь все, к чем прикасаешься! Как наемником глотки резал, так и остался ухорезом без мозгов и понятий о правильной жизни! С тобой же договориться нельзя ни о чем! Если что-то втемяшится в башку, все должны сдохнуть, но выполнить… А я не хочу подыхать! Я хочу жить так, как мне нужно, а не королю или последнему нищему в Юдале… Плевать я на вас хотел, уроды… Сил больше никаких нет…
Рота молчала. Они еще даже не успели похоронить павших и навести порядок в разгромленной казарме, как столкнулись с этим… С куском дерьма, которое столько времени было рядом, улыбалось сквозь силу, ело за одним столом, попутно прикидывая, как подороже продать ухорезов. Чтобы где-то далеко потом жить в свое удовольствие…
— Я, капитан Билдер, данной мне королем властью объявляю…
Слова падали на утоптанную землю, словно тяжелые чугунные пушечные ядра.
— За нарушение присяги. За связи с пиратами. За предательство тех, что считал его братом… Бывший старший помощник роты ухорезов приговаривается к смерти через повешенье. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Сначала Додо еще верещал, матерился и поносил стоявших вокруг ухорезов. Потом попытался удрать, но полетел на землю от сильного удара в спину и на покрытом сажей ящике стоял уже молча, лишь изредка дергая связанными за спиной лапами. Сич подошел к капитану и попросил:
— Разреши мне… Я ведь…
Билдер молча кивнул. И оружейник зло выбил подпорку из-под бывшего лучшего друга.
Когда все закончилось, капитан приказал:
— Оттащите эту падаль на корабль, куда дохлых пиратов грузят. Там ему самое место…
Вечером в каморку к Билдеру протиснулся Туг. Он постоял, переминаясь у порога. Потом попросил:
— Старшой, там все ребята внизу собрались. Хотят с тобой вместе за упокой парней выпить. За тех, кто не скурвился. Кого ты учил, как своих детей берег. За кого в атаку ходил… Не дело в одиночку надираться. Мы ведь живы. И нам дальше еще служить за короля и Юдалу.
Подняв налитые кровью глаза, капитан с трудом поднялся. Затем, пошатываясь, пошел на выход. Слабый свет лампы отразился на волосах мужчины и было непонятно, то ли они выгорели до белизны за лето и осень, то ли поседели от навалившихся проблем.
Но спустившись к остальным ухорезам, Билдер встал ровно, поднял кружку и просипел:
— Нас можно убить, но нельзя заставить поступиться честью. Тех, кто носит герб роты, серебрянный крест. Нас можно изгнать со службы, оклеветать и посадить в тюрьму. Но мы всегда будем чтить память павших, держать данное слово и смеяться в лицо любым напастям. Потому что мы — семья. Так было. Так есть. И так будет. Юдала наш дом и мы стоим на страже, чтобы никакая нечисть не смогла пробраться ни под светом солнца, ни под покровом ночи… Так давайте помянем братьев, кто подарил нам еще один день. И чьи имена я высеку на гранитной плите, установив ее у входа в наш дом. Чтобы помнили…