Мы остановились около дома; кто его нашел, снял или купил, мне до сих пор неизвестно; вокруг этого фермерского дома фермы не было; это полуразвалившееся, покрытое дранкой строение с покосившимся крыльцом стояло на грязном склоне, выраставшем неожиданно над дорогой; с крыльца открывался хороший обзор и на запад, и на восток, оно, казалось, висело над дорогой. За домом склон шел еще круче вверх, лес на нем был темнее ночи, если это вообще возможно.
Так мы прибыли в нашу новую штаб-квартиру, которую и принялись осматривать с фонариком. Внутри очень скверно пахло; вежливые люди называют такой воздух «затхлым» — пахло старым нежилым деревянным домом; от окон остались одни прогнившие ставни; помет обитавших здесь животных успел превратиться в пыль; от входа вверх вела узкая лестница; справа от входа находилась комната, видимо гостиная, а за маленьким коридорчиком под лестницей — кухня, там была удивительная штуковина в раковине, ручной водяной насос, сначала из него слегка покапало, а потом с шумом вырвалась струя ржавчины и грязи; Лулу пришлось спасаться бегством. «Хватит болтаться под ногами, иди принеси что-нибудь», — прикрикнул он на меня. Я вышел на улицу к грузовику и помог перетащить в дом матрасы и картонные коробки с провизией и утварью. Все делалось при свете фонарика, пока Ирвинг не растопил камин в гостиной, что, конечно, улучшило дело, но не намного; на полу лежала дохлая птица, которая влетела сюда, скорее всего, через трубу, фантастично, потрясающе, я спрашивал себя, какой дурак выбирает жизнь в роскошных отелях, когда можно пожить в историческом особняке отцов — основателей Америки.
Поздно вечером приехал мистер Шульц, в руках он держал две большие коричневые сумки, заполненные судками с китайским грибным и куриным рагу из Олбани, и, хотя это, конечно, не добрая китайская еда, которой можно полакомиться в Бронксе, все равно мы приободрились. Ирвинг нашел несколько кастрюль, в них мы и разогрели ужин; мне досталось по приличной порции всего — и куриного рагу на горке дымящегося риса, и хрустящих жареных макарон, и грибного рагу на второе, и орешков нефелиума на десерт; бумажные тарелки немного размокли, но это ничего, ужин получился сытный, только вот чая не было, я пил одну воду, а мистер Шульц и другие запивали еду виски, что их, похоже, вполне устраивало. В гостиной горел камин, мистер Шульц закурил сигару и ослабил галстук; я видел, что настроение у него поднялось, видимо, ему хорошо было здесь, в этом укромном месте, вдали от людей, от которых он вот уже несколько недель не мог скрыться нигде в Онондаге и к которым возвращался уже завтра утром; мне кажется, он находил горькое удовольствие в этом бегстве в дыру, оно напоминало ему собственное положение, которое он оценивал как осаду.
— Вы, ребята, о Немце можете не переживать, — сказал он, когда мы расселись вдоль стен. — Немец сам о себе позаботится. Выбросьте из головы Большого Джули, он ваших забот не стоит. И Бо тоже. Они оказались не лучше Винсента Колла. Все оказались гнилушками. А вас я люблю. За вас, ребята, на все пойду. Что я раньше обещал, то выполню. Если кого ранят или посадят, или, не дай бог, еще чего хуже, не беспокойтесь, о ваших семьях будут заботиться также, как если бы вы нормально работали. Вы это знаете. Это касается всех, малыша тоже. Мое слово — кремень. Надежнее страховой компании «Пруденшиал». А теперь о суде. Через несколько дней все кончится. Пока фэбээровцы все лето грели жопы на пляжах, мы тут почву удобряли. Общественное мнение на нашей стороне. Видели бы вы вчерашнюю вечеринку. Это, конечно, не то, что бы вы или я устроили, да мы еще, когда вернемся, и устроим, но этой деревенщине понравилось. Все происходило в спортивном зале местной школы, украшенном гофрированной бумагой и надувными шариками. Я нанял местный оркестрик со скрипочкой и банджо, и уж они постарались отработать свои денежки. Черт возьми, я сам пустился в пляс. Я плясал со своей красоткой в толпе мытых и чистых бедняков. Я к ним очень привязался. Умников вы среди них не найдете, здесь живут только трудолюбивые недотепы, которые безропотно вкалывают до самой смерти. Но и от них кое-что зависит. Закон не Бог придумал. Закон — это общественное мнение. Я вам многое о законе могу рассказать. А мистер Хайнс еще больше. Когда мы заимели важнейшие полицейские участки, когда мы заимели местный суд и окружного прокурора Манхэттена, где был закон? Мы раздобыли человека, который будет меня завтра защищать, так вот он меня к себе на обед ни за что не пригласит. Он по телефону с президентом разговаривает. Но я заплатил ему столько, что он будет при мне, сколько потребуется. Вот так-то. Закон — это деньги, которые я плачу за него, закон — это мои накладные расходы. Трепачи могут одно сделать законным, другое — незаконным, все эти судьи, адвокаты, политики — они ведь тоже по-своему мошенничают, только стараются ручки не замарать. Разве их можно уважать? Не советую. Лучше уважайте себя.