Глава 5
Йозеф не сразу понял что произошло. Едва успев прикрыть ладонью объективы, поздно вспомнив чему учили в снайперской школе, он допустил смертельную ошибку, не сделав этого сразу. Те полсекунды, что раскаленный кусочек металла калибром 7,62 нёсся к его пальцам, пожалев их и только содрав кожу и мясо с указательного и среднего, растянулись в вечность, вспыхнув ярким солнцем, влетающим в мозг с опаленными клочками окровавленной ваты и ворохом мелких стёкол. Перед тем, как закрыть объективы рукой, он успел заметить мелькнувшую искру между гусеницами сгоревшего танка, стоящего под деревьями с опущенным дулом, и в испуге падающего командира. А наступившая затем темнота превратилась в нескончаемую череду кадров киноленты, снятой каким-то неведомым кинооператором, возникшим в его голове.
На первом снимке - вспышка, на втором - появившийся острый нос пули, вылезающей из темноты, словно оглядывающейся в поисках того, кому она послана. На третьем и последующих она, будто загребая воздух крошечными ручками закручивается в сумасшедшем танце, радуясь предстоящей встрече с партнёром. И далее, преодолевая скорость звука, громко вскрикивает как девственница, дефлорированная любимым, и несётся к нему, желая коснуться своими медными губами расширенных от ужаса глаз, отдав ему своё летящее свинцовое сердце.
Иозеф не любил свою мать, высокомерную белокурую даму, оставленную им на перроне Мюнхенского вокзала. Она не плакала, она не говорила напутственных речей, она была настоящей фроляйн. Невозмутимой с ним, чувственной и жеманной с приходящими иногда офицерами, на прощание сказав сыну, уезжающему на Восточный фронт лишь:
- Будь сильным как твой отец и Великая Германия, - и выдержав паузу, - Сын.
Он её ненавидел. Он ненавидел её прическу, ярко накрашенные губы и фильдеперсовые чулки на шелковом поясе. Он ненавидел кричать, когда она, случайно застуканная с очередным ухажером, брала отцовский ремень, наверное единственное, что осталось от отца, погибшего где-то здесь же, и била его, плача наверное больше от бессилия что не может вернуть его. И от того, что Йозеф очень похож на отца. И он молчал. И мычал, вцепившись зубами в вельветовое покрывало когда боль проникала сквозь не снятые шорты на лямках. И тогда он дал себе слово, что никогда не произнесет это слово.
Глава 6
- Mutte-e-e--er ! - пел Тилль Линдеманн в 2001- м, плача о матери, бросившей ребенка этому миру на съедение,
- Mutte-e-e-er ! - кричали на разных языках несколько десятков народов, убиваемые фашистским монстром в 30-е, 40-е двадцатого века.
- Muttе-e-e-e-er ! - шесть букв, по одной отрывали извилины и превращались в темные струйки, червями вытекающие в разбитый тубус, и несущиеся наружу, взмывали вверх, оставляя сожаление, что мать и фюрер никогда не вспомнят о Йозефе, куском замёрзшего мяса с развалившейся как арбуз головой, лежащем под засохшей ёлкой где-то под Старой Русской.
- Muter ! - последнее слово безмолвно пронеслось в голове чудовища, выращенного этим миром и убитом биноклем, предавшим его. И слегка заметным черным дымом растаяло в морозном воздухе.
Иван лежал ещё минут пять, ожидая ответного выстрела, Но кроме обычной суеты снаружи ничего не происходило. Давно уползший лейтенант, не рискуя больше вставать, лишь спросил: - Попал ? - Ответом было молчание. Иван вообще мало говорил, а лёжа в засаде совсем растворялся, сливаясь с природой. И только сегодняшний выстрел из лёжки под танком обозначил его двухдневную позицию и вспугнул неумело матюкнувшегося.командира.
Разгребая снег, наваленный на брезент и лапник, укрывавший немца, Кульбертинов наткнулся на винтовку, лежащую рядом с окоченевшим трупом в белом маскировочном костюме, с огромным почерневшим пятном на задней стороне капюшона. Подсвеченный фонариком с синим светофильтром, упавший бинокль в скрюченной руке выглядел странно. Покрутив из стороны в сторону, с большим трудом высвободив его из примерзших пальцев, Иван понял что подвело фашиста. Обычное разгильдяйство, несвойственное немцам сгубило неопытного снайпера. На прикладе его винтовки было всего 11 зарубок. Поэтому пренебрегший маскировкой и засветивший свою позицию немец был сам виноват. Обычный полевой бинокль убил растущее чудовище, не позволив тому стать причиной многих смертей. "Carl Zeiss" высосал жизнь и почерневшую душу Йозефа Оллерберга.