К утру ветер угомонился, с гор пришло тепло. И хотя море еще волновалось, небо радовало голубизной, солнце слепило глаза. Мне сразу же подвернулась выгодная работенка, и я, решив не искушать судьбу, остался в Новороссийске…
Под ногами поскрипывали, когда мы переходили улицы, камушки. Чуткую тишину нарушало шарканье, стук каблучков. Парни и их девицы шли осторожно, держась около стен. Я не сомневался: бросятся врассыпную и исчезнут в развалинах, если раздастся милицейский свисток. Но на улицах не было ни души.
Поворот, другой, третий. И повсюду руины, руины, чудом уцелевшие маленькие домики. Изредка на нашем пути попадались пирамидальные тополя — неподвижные, пыльные. Мне вдруг почудилось: мы ходим по замкнутому кругу — такими одинаковыми были и руины, и уцелевшие домики, и тополя. Хотел спросить — скоро ли, но идущий чуть впереди худощавый парень свернул, и мы начали пробираться через развалины, то взбираясь на груды кирпича, то сбегая с них. Теперь мы шли гуськом. Позади меня посапывал парень в кепке, я ощущал спиной его враждебность, внезапно услышал произнесенную свистящим шепотом брань. «Будь что будет», — решил я и обернулся. Все остановились. Стало так тихо, что мне показалось — оглох.
— Чего не поделили? — спросил Щукин.
Парень в кепке ухмыльнулся, и я, задетый этим, выдавил, кивнув на него:
— Угрожает.
Осклабившись, парень в кепке покрутил пальцем около виска.
— Ты не того?
Нинка перевела на меня встревоженный взгляд. Стало неприятно, но я промолчал. Щукин велел мне идти впереди себя.
Под ногами рассыпался щебень, пружинили доски, иногда мы оказывались в узких проходах и двигались тогда бочком, задевая плечами шершавые стены. Я с тоской подумал, что без посторонней помощи мне отсюда не выбраться. Через несколько минут, поплутав, по дому, в котором не уцелело ни одной перегородки и непонятно на чем и как держались перекрытия, мы начали спускаться по винтовой, громыхавшей под нашими ногами лестнице. Запахло сыростью, стало так темно, что я не смог разглядеть поднесенную к носу собственную ладонь. Где-то тихо-тихо журчала вода и редко падали, с шумом разбиваясь о пол, капли. Позади меня шла Нинка. Стараясь отвлечься от неприятных дум, я принялся гадать, кто она такая, как жила, что делала раньше. Размышлял я недолго — возникла полоса света. Ржаво проскрипела тяжелая дверь, и мы ввалились в просторное помещение, имевшее вполне пристойный, жилой вид. Полукруглые окна с погнутыми металлическими прутьями были под самым потолком, возле стен с зеленоватыми прожилками между диким камнем стояли грубо сколоченные топчаны, накрытые байковыми, грубошерстными и ватными одеялами, не очень чистыми, прожженными в нескольких местах; на одном из них валялась гитара с потускневшим бантом на грифе; посреди был большой стол с ярко горевшей керосиновой лампой. Я сразу же обратил внимание на эмалированную миску с жареной рыбой. Кроме лампы и миски на столе лежал крупно нарезанный хлеб, помидоры, огурцы, чеснок, возвышалась четверть с мутноватым самогоном, с тряпицей в горлышке. Земляной, хорошо утрамбованный пол был подметен; неподалеку от массивной двери, скрепленной тремя поперечными металлическими полосами, виднелась прикрытая веником кучка мусора. Две молодые женщины — одна в кашемировом платье, другая в ситцевом, в накинутых на плечи шалях — встретили парней вопросительными взглядами, после чего уставились на меня.