Кто-то поддакнул, кто-то с надеждой сказал, что скоро наши войска перейдут в контрнаступление, а там и войне конец.
— Хорошо бы, — пробормотал крутоголовый парень. — Двадцать первого июня расписался, а двадцать второго товарищ Молотов выступил. Вся свадьба поломалась.
— Н-да… — Дядька с реденькими волосами сочувственно повздыхал. — Чего же молодая не пришла провожать?
Парень устремил взгляд на дверь:
— Здесь она, во дворе дожидается.
Во дворе было много женщин — я обратил на них внимание, когда подходил к военкомату.
— Моя тоже хотела проводить, — сказал дядька, — но я отказал ей. Зачем бабье сердце рвать? Хуже ожидания ничего нет. Велено было к девяти прибыть, а сейчас, смекаю, часов одиннадцать.
Мужчина в кепке щелкнул крышкой часов.
— Без десяти.
— Надо бы спросить, сколько еще ждать.
— Скажут! Понадымили, черти. На воздухе постою.
Крутоголовый парень и еще несколько человек тоже вышли. В коридоре стало посвободней. Дядька посмотрел на меня:
— Отца ищешь? Если его нет, то, значит, опоздал. Час назад первая отправка была.
Я промолчал.
— Немой? — Дядька чуть повысил голос.
Я сказал, что пришел проситься на фронт.
— Куда, куда?
— На фронт!
— Не боишься?
До сих пор я не думал, что меня могут убить или ранить. Теперь вдруг сообразил — могут.
— Все равно хочу, — выдавил я.
Сразу став серьезным, дядька посоветовал мне идти домой. Мужчины и парни смотрели на меня по-разному: одни сочувственно, другие с веселой снисходительностью, третьи — как на придурка.
— Ступай, ступай, — повторил дядька. — Мамка небось уже волнуется: думает, под машину попал или еще что-нибудь стряслось.
Я уже понял, что свалял дурака, но самолюбие не позволяло повернуться и уйти. Переминаясь с ноги на ногу, я с надеждой смотрел на пробегавших мимо командиров и, наверное, почувствовал себя вполне удовлетворенным, если бы меня позвали в кабинет и поговорили. Но командиры и не взглядывали на меня.
Мужчина в кепке и крутоголовый парень возвратились одновременно.
— На фронт желает! — объявил им дядька, показав на меня.
Крутоголовый парень ничего не сказал — он, видимо, все еще находился под впечатлением разговора с молодой женой, а мужчина в кепке воскликнул:
— Наша молодежь самая замечательная! Хорошо воспитывают ребят и девчат.
Дядька покашлял в кулак.
— Значит, по-твоему, выдать им ружья — и пускай воюют?
— Не про то речь. Я про общий дух толкую, про революционную сознательность.
Дядька помолчал.
— Я так тебе скажу: русский человек, когда чужак его подмять хотел, всегда свой патриотизм проявлял..
Мужчина в кепке свел к переносице брови.
— Чувствую: не прост ты.
Дядька рассмеялся.
— Простыми только дураки бывают.
Он хотел еще что-то добавить, но появился капитан в портупее, осипшим голосом приказал парням и мужчинам построиться во дворе. После переклички их — я насчитал шестнадцать человек — погрузили в полуторку. Дымок выхлопного газа подсинил воздух. За полуторкой устремились, что-то крича, женщины. Напоследок дядька подмигнул мне. А может, это показалось, может, просто соринка попала ему в глаз?
После первых воздушных налетов на Москву Ореховы решили эвакуироваться. Я узнал об этом от бабушки, очень огорчился. Накануне отъезда Ореховых попросил Люсю написать мне.
— Зачем? — удивилась она.
— Просто так.
Люся не сказала ни да, ни нет. Когда она уехала, я принялся уверять себя — напишет; каждый раз встречал вопросительными взглядами почтальоншу, приносившую в наш дом газеты, солдатские треугольники, а иногда и похоронки. Перегородки в нашей квартире были тонкие: то, что происходило в комнатах, тотчас же узнавали все. Когда пришла первая похоронка, я не сразу понял, почему вдруг вскрикнула и стала рыдать наша соседка — мать троих детей. Она и раньше часто плакала: муж пил, скандалил. Соседка рыдала так, что я ринулся к двери. Бабушка остановила меня, сама вышла в коридор, где уже переговаривались женщины. Я услышал стук в соседнюю дверь, слова утешения и, ощущая холодок в груди, сообразил: наша соседка стала вдовой.
Через месяц погиб женившийся прошлой осенью, а до этого разбивший немало женских сердец молодой мужчина — самый веселый, самый сильный в нашей квартире. Его жена, почти девочка, ждала ребенка. Пока она голосила на кухне, соседки суетились, очень тревожились — как бы не выкинула. Потом похоронки стали обычным явлением. Они уже не вызывали растерянности — только вздохи, сострадание к тем, кто остался без мужа, сына, отца или брата, кто ждал беды, но все же надеялся.