Он из-под земли камни вывернул. С самых высоких гор он скалы отрывал. Он должен уничтожить Ангару, чтобы и следа от нее не осталось.
Вот бросает он день, и два, и годы. Швыряет до самого неба камни, попадает прямо до другого конца наглой злодейки — Ангары.
С трудом Ангара напряглась. Как бешеная, неслась она, и сама через камни плескала и кипела. Она сама бурлит, и клокочет, и пенится, и рвется.
Загрустил Байкал, заволновался. Не может он больше спокойным оставаться. И теперь он без ветра и без дождя волнуется бурно. Он пенится, ярится и грызет берега и, бывает, неожиданно для всех он лодки переворачивает.
Время прошло, год и много лет. Все бушевала Ангара, и забрасывал ее камнями Байкал в гневе. Говорили все, что Ангара уже побеждена. И утверждали, что она скоро не увидит солнца…
Да случилось как-то, что большой камень, самый большой и тяжелый, оторвался и на исток упал. И это последний камень, который остановил борьбу.
Но не бросает больше камни Байкал. И Ангара — она карабкается, вьется, а течет. При всех, среди бела дня пьет воду из Байкала и несет к Енисею, а Байкал хоть видит, но молчит тем временем.
Но поклялся он реками и горами и прозрачностью своей, что Ангаре этой коварной он все равно ничего не подарит. Или ее еще раз камнями забросает. Или если скалу кто столкнет — захлестнет ее, затопит. Берега ее он захлестнет. Хоть так, хоть так ее затопит он…»
Закончила и замолчала. Присутствующие смотрели на Байкал и в глаза чужой женщины. А озеро и глаза были глубоки и прозрачны.
— Если бы соревновались глаза и озеро, оба выиграли бы соревнование.
Колеса мягко погромыхивали и тихо ритмично стучали. В вагоне все еще молчали и смотрели.
— Вот так у нас старый и малый рассказывает, такими самыми словами, — тихо сказал Бадьярин.
И уже больше никто ничего не говорил.
Вдруг проснулся лохматый еврей и весело, хрипло закричал:
— Ах, Байкал! прекрасный слиток блестит — блестящее… Ага, вспомнил, что когда-то полетело…
… На полках заворочались, стали зевать. Первым соскочил Захария, уполномоченный поэт из Киева. Он посмотрел на чужих, оскалил золотые зубы и начал искать в своей голове стихи для гостей.
Потом подошел к полке, отрывисто напевая, принялся дергать за ноги сначала своих помощников (или, как называл их Захария, «певчих»), а потом и прочих спутников. Всем он напевал, подкидывал словцо, шутку, подбадривал.
Когда все «певчии» стояли на ногах и еще протирали глаза, Захария ворвался в средину и начал кричать на такой мотив, который годится для многих песен.
«Певчии» забыли про сон и дрему, и на мотив, который вчера придумали в честь злого заведующего переселенческого пункта, дружно подхватили:
Ханка терпеть не может их песни и галдеж. Ее клонит в сон, да и угорела она немного возле этой печки. Лучше она сядет возле дверей. Конечно, возле левой двери интересней сидеть. Тут и Байкал, и чужая женщина тут сидит.
Если хотите, то тут снова не на что смотреть. Небо и Байкал теперь одного цвета. Там, там, на горизонте, где они сливаются вместе, — раскаленно-огненное железо; ближе и небо, и вода окрашены в чистый вишневый сок. Только по обеим сторонам разбросаны большие чешуйки, края которых обращены к солнцу, озарены золотистым блеском. Вот и все. Вот и больше не на что смотреть, конца-края не видно.
Глазам не за что зацепиться. А глаза женские совсем не такие уж большие, не такие голубые. Они уже никому ничего не рассказывают…
А вот с правой стороны видно громадные горы, целые каменные горы. Не зря у той двери сел Фройка-гончар. Он дергает левой щекой и смотрит широко раскрытыми глазами на высокие каменные стены и в свой знаменитый «справочник», в котором написано обо всем на свете. Каждый раз, когда высокая скала нависает над железнодорожной колеей, Фройка наклоняет голову, словно боится, чтобы камень не упал на него, и заслоняет своей широкой ладонью и Ханкину голову тоже.
Фройка рассказывает ей по «справочнику», сколько жертв стоит людям эта железная дорога, и на этих словах вздыхает. Потому что, когда вода подошла к самым скалам, то надо было вырубить половину горы, чтобы проложить рельсы. А там, где скала была особенно большая, прорубали тоннели — такие огромные коридоры. Просто прорубали каменные горы.