Под конец Фейга разговаривала совсем спокойно. Она меня просто хотела понять. Теперь она видит, что я не хотел ее обидеть. Она крепко стиснула мою руку и повела. Время от времени она наклонялась и гладила грядки так нежно, как будто боялась, что они рассыплются…
На улице уже было совсем темно. Только на западном горизонте и осталась широкая полоса света. Я чуть видел фейгины пытливые глаза: хорошо ли она мне разъяснила? Хорошо ли я понял, что такое работа? Знаю ли я, что ей больше некуда ехать. Понимаю ли я, что она должна привезти сюда мать с двумя братьями, если хочет их спасти.
Когда мы вернулись, уже была полночь. Гребешка в ее волосах мне уже не было видно. Я только чувствовал на своей руке теплую упругую ладонь. Загрубевшую, но упругую и теплую. Вдруг она повернулась ко мне огрубевшим лицом и заглянула мне прямо в глаза.
— Да. Одно еще я забыла вам сказать. Я никогда не знала, что у коней есть глаза. То есть, что у коней есть глаза, это я видела, но только, что у них красивые глаза, этого я никогда не знала. И я никогда не поверила бы, если бы не видела своими собственными. — ну, пусть будет — плохими глазами.
Вот у них, у прилучан, есть лошадь, высокая, рыже-пегая кобылина. Таких глаз, как у нее, пожелали бы себе лучшие девушки. Если они большие-большие, синие, как какое-то хорошее. ну, одним словом, лучшее море. Белки такие ясные-ясные, большие. И даже ресницы у нее, у кобылы, длинные, как косы, и совсем белые. Ну, кто бы таки поверил, что у кобылы могут быть белые, длинные, красивые ресницы. Никто на свете. А у прилучан есть такая.
Интересно, как она моргает глазами. У нее очень красивые белые губы. Вот она так шевельнет губами и моргнет глазами; шевельнет губами и моргнет глазами. А стройная она, кобыла. Вот уже есть на что посмотреть. Фейга ее мне завтра покажет.
Один только недостаток у нее есть (если это можно назвать недостатком): она не дает себя запрягать и всегда гуляет с плохим «парнем». Она его нашла у «глуховцев». «Тот» в своей коммуне не дает себя запрягать и всегда бегает за нею. Ну, так он маленький никудышный жеребчик. А она же такая «красавица», а водится с ним. фу.
Фейга глуповато и кокетливо улыбнулась, повернулась и пошла дальше, как будто больше ничего не хочет мне сказать.
Я пошел за ней. На улице уже совсем темно. Раньше мы видели издалека костер. В этот костер, очевидно, все время подкидывали дрова, потому что он очень дымил. Подойдя поближе, мы увидели возле него измученных грязных коммунаров. Некоторые сидя дремали. Некоторые смотрели, как сгорают на лету комары и слушали нотации главы коммуны.
— Потому что ко всему надо подходить по-марксистски: если Бейнфест еще не прислал маски и их еще нет, — это значит, что нельзя было послать. А что уздечки рвутся, то это значит, что кожа плохая. А что кони брыкаются, то это потому, что они еще дикие. Остается одно — объездить их. Ни Бейнфест, ни поставщик Локшин в этом не виноваты. Да это все пустое. Вот что важно:
Куперман наклонился, выхватил головешку и начал ее крутить:
— А, в пекло! Сдохли бы вы! Мы вас отсюда выгоним. Так в Александровке, пять верст отсюда, и одного комарика нет — крестьяне говорят — одной мошки нет. Мы вас тоже выгоним.
Все вокруг костра следили глазами за головешкой, как она крутится в воздухе, описывает огненные круги, слушали отрывистые слова Купермана и думали, что это кручение головешки и есть «важное».
— Нет, не это важно. Вот что: Слуцкий чего-то занедужил.
Я подхватился:
— Где же он лежит?
— Он не лежит. Он стоит. К телеге привязанный стоит.
— Как?
— Да так…
— Ага, вы не понимаете. Вы думаете, Слуцкий — человек. Помилуй боже, этот «Слуцкий» — конь. У прилучан есть «Слуцкий», «Айзман», «Бергер». Это кони с именами тех, кто первый научил их ходить в упряжи.
Теперь весело. Каждый вспоминает свою шутку. Все смеются, аж заходятся. Потом зовут к столу, который стоит на улице, сбитый из неструганых досок. Ужин вкусный, очень вкусный: селедка, рисовая каша, чай. Все очень голодные.
Потом все расходятся спать. Привилегированные (девушки и ослабленные) забираются в палатку. Остальные — кто на телегу, кто на стол, кто на кучу соломы на земле. Возле костра уже никого нет. Головешки догорают, и становится темно. Комары подлетают и падают мертвыми. Комаров становится меньше. Немного погодя тут совсем не должно быть комаров.
Здесь Прилукская коммуна будет жить.
НИКИТА В БИРО-БИДЖАНЕ
Иосиф, председатель Лазаревского сельсовета, сразу признал, что я прав. Конечно, разве в таких сапогах можно хоть шаг ступить в Биро-Биджане. Для тех болот и озер, которые там разлились, надо иметь крепкие сапоги.