Йосель крутится во все стороны. Показывает руками, ногами, большим лицом, как говорил Ленин, как удивлялся Бухарин и как Ленин ему снова доказывал. Йосель пробует показать и глазами, но левый глаз у него закрытый, слепой, а одним правым все показать не получается.
— Когда это было, Йосель? — Спрашивает один из компании.
— Ого! Это было на самом большом конгрессе.
— Ну и что, они его послушали?
Вот об этом же таки Йосель и хочет рассказать. Пошли, значит, большевики, сидели, сидели, думали, думали и постановили: отдать евреям Биро-Биджан.
Так хоть он сам, Йосель, может, туда и не поедет, но эта история ему совсем не нравится с другой стороны.
— А почему бы вы сами не поехали?
Смотри, надо же таки иметь голову, набитую опилками, чтобы этого не понимать! Что, разве ему приспичило, Йоселю? Он еще как-то проживет и тут, в русской слободе. Он еще в прошлом году летом заработал плотницким делом несколько рублей на зиму. Но ей, его ведьме, Гинде Нехбенице — лихорадке (из-за нее его зовут Йосель «Нехбе» — «Лихорадка»), стукнуло в голову открыть лавочку. Известное дело, финагент уже занес ее в реестр. И кто знает, как оно в этом году будет?..
… Йосель плюнул белой, как сметана, слюной, растер ее на растаявшем снегу, вышел из компании и поспешно подался домой на край города возле русской слободки. Все из компании знали, что Гинда Нехбеница придет завтра на базар с побитым лицом и с синяками под глазами. А Йоселево лицо и руки будут ободраны и пощипаны.
… Позднее Йоселя совсем не стало видно в городе. А идти аж за город расспрашивать, что происходит у Нехбеников, никто не шел. Йосель Нехбе был в местечке не из тех евреев, которыми интересуются. В конце концов — это безбожник, форменный кацап. Его только изредка можно увидеть, чтобы
пришел среди людей помолиться. Да и кто знает, знает ли он как следует молитвы? Нехбеница говорила когда-то, что он не отдал бы грязного ногтя Митрофана Тесли за десять благородных еврейских рук. Ну, таки есть у него голова на плечах? Кому он нужен, такой-то?
Но это «форменный кацап» имел склонность читать еврейские газеты. А тогда он уже, понятное дело, не знал, что делать со своими кацапами. Йосель должен был забежать в местечко и в компании людей, у которых всегда есть свободное время, рассказать про все газетные новости. Тут его слушали, раскрыв рот и уши. И удивлялись, что именно этот безбожник всегда говорит о национализме. Но пойти за город и посмотреть, что происходит у него дома, — этого никто не сделал.
… Позднее пришел сын Йоселя, демобилизованный из армии, и там, в доме, снова начались драки. Больше всего Йоселю было обидно, что его солдат Нафтоле стал такой добросердечный и начал заступаться за сестру, за Ба-сю. Смотри-ка: раньше так дрались, что жить из-за них из-за них нельзя было; «сынок» хотел было даже вырвать у сестры косы. «Я терпеть не могу, — кричал Нафтоле, — что Бася сама коротенькая, а косы у нее такие длинные! А Фекла Митрофанова, соседская дочка — долговязая, а косички у нее коротенькие».
А теперь он стал такой добросердечный. «А что же? — кричит Нафтоле, — человек должен иметь характер, и не лишь бы какой характер». Поэтому, мол, он хочет поехать в Биро-Биджан, устроиться там, а потом Басю выписать, а родителей, — говорит Нафтоле, — хоть с моста да в воду.
Но что же, если Йосель не может его отпустить. У парня такие здоровые крепкие руки, что свет перевернет. Если бы имел их Йосель в прошлом году, они бы с Митрофаном сколотили бы денег. Вон, на сахароварне искали столяров, аж глаза у «них» на лоб лезли. Притащили аж из Пензы русских, которые не стоят Нафтолевой пятки.
Но Нафтоле имеет материнское упрямство: она уперлась — открыть лавочку. А он уперся — поехать в Биро-Биджан, да и все.
… Йосель потому всю весну и половину лета ходил, как прибитый. Это уже был, можете себе представить, «сезон». Такая весна, как другие десять весен, а заработать не заработал и ломаной копейки. На мельнице надо было сделать пристройку, так как сыпанули кацапчуки, черт знает откуда, с «билетами» товарищества да и заняли работу. У Йоселя была так заморочена голова, что он и не подумал, чтобы для себя что-нибудь заработать.
Гинда теперь все чаще грызла мужа, чтобы дал денег на ее лавочку. А то придется, упаси боже, закрыть. Ее душа просто вянет, когда приходится одно только отвечать: «нет, нет». Йосель кормил ее пинками и затрещинами (тоже не так уже, как когда-то), но денег не давал. Должна была Гинда отдать остатки товара оптом, закрыть лавочку, и все: больше об этом нет разговора…