Минутку еще говорят о делах, и хватит. Молчат и смачно жуют. А когда группа переселенцев молчит, то и гомон в вагоне затихает. Можно и еще кого-нибудь послушать и поговорить.
Вот на лавке за стеной едут татары домой с Донбасса. Один рассказывает, как отрубил себе палец в 15 году, когда работал на оборону. Все осматривают обрубок и говорят татарину, что он молодец.
Немного дальше пожилой татарин ссорится с дамой из-за курения табака в вагоне. Он говорит ей, что не «кунтурно» запрещать мужчине курить. Вот в Европе все «французки» курят наравне с мужчинами. Дама ничего не отвечает. Она пристально рассматривает свои чулки, не порвались ли где, потом поднимает голову и проводит языком по зубам.
А там, в углу вагона, возле последнего окна сидит татарин со старым бабьим сморщенным лицом, смотрит в окно и тихонько поет. Он напевает что-то похожее на цыганско-валахскую мелодию. Меж губами и окном мелодия дребезжит, как через папиросную бумагу.
Потом стало совсем тихо. Все легли на полки. Хаим Теплицкий моргает глазами и что-то высчитывает. В обеих половинах вагона тускло светят две свечки.
Слышалась только непонятная валахская мелодия, как будто пропущенная через папиросную бумагу.
Потом взошла большая круглая луна и побежала за вагоном. Она забегала то с одной, то с другой стороны, заглядывала во все окна и показывала: неизвестные земли, чужие дома, широкие прогалины блестящего снега. Ну, а что может быть ярче, чем блестящий снег под луной? И в то же время все такое смазанное, притаенное. Не видно ничего. Ну, ничегошеньки же не видно.
А как же хочется знать теперь, вот прямо сейчас, что там делается. Ой, ну и хочется же…
А когда кто-то, заспанный, открывает двери в тамбур, тогда врывается перестук колес по крепким рельсам.
— Би-ро-би-джан, Би-ро-би-джан.
Тогда просыпаются тепличане и с трепетом сердца приговаривают:
— Эх, будет там; э-эх, будет там.
В воскресенье в 7 часов 10 минут прибываем в Пензу. Больше нет сегодня поезда. Я гуляю вместе с тепличанами по пензенским улицам… Пенза им не нравится: деревянные домишки, деревянные тротуары, болото по самые уши. Умань — говорят они — куда лучше. Только и того, что каждая частная лавочка тут имеет табличку с надписью «частная торговля». Все лавки сегодня закрыты. На базаре только шерстяные платки.
Янкелю совсем не нравятся пензенские кони. Вон у той, карой, «передние ноги — к черту». Это признак того, что у нее слабая грудь. Эта кобыла слишком тяжелая, а этот жеребец слишком резвый… Лучшие кони — вот теперь он видит — таки нигде, только в теплицком сельсовете, хоть стоят они всего не больше 120 рублей.
Симха расспрашивает, какие мельницы работают в Пензе. Он усмехается, когда кто-то говорит ему, что он легко может «устроиться» на мельнице. Нет, боже упаси! Так он себе говорит. В Пензе он ни за что на свете не останется. Ведь он едет в Биро-Биджан. Зачем ему Пенза?
Хаим Пустыльник — никуда ни на шаг. Его ничего не интересует. Хоть что там будет — ему все равно. Пусть он только приедет в Биро-Биджан, тогда уже он будет знать, что делать. Пусть его только оставят в покое.
— У нас в Биро-Биджане… видно будет, что делать, — говорит всем Хаим Пустыльник.
В ВАГОНЕ
Пришло же ему в голову, «перводнику», в Ряжске пересаживаться.
Цодек Штупер в растерянности. Он стоит в новом брезентовом костюме, который ему выдал Киевский Озет, перед проводником, ухватив его за грудки, и трясет его прямо в проходе вагона.
Т-ты р-разве перводник? Т-ты… ты. да ничего. Люди тут сидят, так я не хочу говорить. А то я бы тебе сказал.
Проводник съежился. Может, от Цодековой тряски, а может, чтоб не застревать в проходе. Он тихо, но с чувством, горячо убеждал, что в Ряжске следует пересесть. Он еще повторил, что в Ряжске надо пересесть. Таки из тех мотивов, что кто хочет ехать из Киева в Биро-Биджан, тот должен в Ряжске пересаживаться.
— Т-так ты го-говоришь? — уже отпустив проводника, Цодек Штупер, очевидно, под впечатлением «мотивов». Птичье подвижное лицо свое он сменил с готового заклевать того на безразличное. И, как птица длинным клювом, сначала бил в одну точку, потом так же долго в другую. — Ну, а парни? А п-парней мы оставили. Л-лучших па-парней остав-вили. Парней — один к одному — оставили. А особенно, лу-лу-лучшие вещи оставили. Все хорошие вещи. Са-са-самые д-дорогие вещи там с ними остались. Та-таких вещей нельзя оставлять. Те парни все ж таки мальчишки. Ш-ш-швейная м-м-ашинка со всеми хорошими вещами осталась. П-понимаешь? Вы понимаете?