… Во время обсуждения первого вопроса уже начались нарекания. И интересно то, что начал их Фулько, младший из коммунаров. Это было совсем не в его манере — так много говорить, как сегодня вечером. Парень, кажется, за все три года пребывания в техникуме не наговорил столько, сколько на сегодняшнем заседании. В техникуме Фулько, безусловно, любил общественные науки, а больше всего литературу, но не говорить. Что-нибудь написать — с охотою. А если уж обязательно должен был что-нибудь ответить, то у него слезы выступали на глазах, и за это его прозвали «сентиментальный Фулько».
Сегодня вечером он сразу начал воинственным тоном и совсем не сентиментально.
…А до каких пор, наконец, это будет продолжаться? Надо же, в конце концов, когда-нибудь выспаться. В палатке нельзя и глаз сомкнуть. Комары и туда залезают, а к тому же еще и тесно. Не все могут поместиться. А не выспишься, руки ни за что не берутся.
Но Фулько не выдержал тона. Он откинулся назад, оперся спиной, как будто не говорить собирался, а смотреть на небо и о чем-то мечтать. Он широко раскрыл глаза и тихо рассказывал, сам захваченный рассказом.
Вот той ночью, он, Фулько, пережил кошмар; форменный кошмар.
Светлые глаза его стали влажными и блестящими.
Он лежал в палатке на земле вплотную к брезенту, натянутому, как трехгранная призма, накрытый с головой ватным одеялом. Что ж. Когда он так боится комаров и не может выдержать вонь, которую напускают в палатке, — он и накрывается толстым одеялом. Тут ему будет очень тяжело дышать, да еще и одеяло пахнет, потому что им накрывались Фульковы маленькие братья… Но так как он очень уставший, то он все ж таки спит и старается покрепче заснуть.
Вдруг он чувствует теплое, почти горячее дыхание над своей головой. Он очень испугался. Но не хочет открыться. Он хочет спать; очень хочет спать. Вот он еще плотней укрывается и заставляет глаза спать, но чувствует, что становится еще теплей, как будто над его лицом пышет горячим жаром. Пышет так долго, что одеяло становится мокрым и мочит его лицо. Но Фулько не хочет раскрываться. Он очень, очень хочет спать, а без одеяла ужасно будут кусаться насекомые. Вот он и лежит. Сердце у него колотится, чуть не выскакивает. В висках стучит, аж одеяло поднимается. Но Фулько лежит.
Внезапно Фулько чувствует, что кто-то жует над лицом одеяло. У него аж дыхание спирает. Вот-вот умрет от страха и удушья. Он не выдержит.
Ша. Он чуть приподнимет одеяло и посмотрит.
Но на что смотреть? Кого он увидит? Фулько хорошо знает, что все спят. Кто же это мог бы быть? Пусть уже будет так.
Фулько чувствует, что жар из печки греет хорошо. Пытается охватить все его лицо. Он не выдержит. Он умрет. Он задыхается. Он поднимется и выйдет на улицу. Это, наверно, оттого, что он лежит под одеялом; одеяло грубое и смердит, нечем дышать. Он выйдет на улицу.
Ну, хорошо. Он выйдет. Но как же он может пошевелиться? В палатке битком набито. Он лежит в углу призмы. А если он возьмется пробираться к выходу, да в темноте, придется идти по головам, по ногам, по торчащим пальцам ног. Нет, как может он сдвинуться с места? Лучше он так и будет лежать.
… Сейчас чувствует он, что задыхается; кто-то душит его за горло; заткнули ему рот, затыкают нос. Но тут сверху кто-то ему сильно трет лицо. Чем-то горячим, распаренным трет ему кто-то лицо. Фулько потихоньку начал сдвигать с лица одеяло и вдруг сбоку увидел узенькую светлую щелку.
Мгновенно он подскочил и поспешил через головы, через ноги, через руки к щели.
Фулько выпрямился и обратился к слушателям:
— Ну, угадайте, кто это был?.. Это она, кобыла, Машка. Стояло возле палатки и грызла брезент. Машка не любит комаров. — Закончил Фулько… и так любит дым, что даже жует дым, который прорывается сквозь брезент.
… Фулько закончил, а все молчали. Все увидели слезы в глазах Фулька и решили, что сегодня больше не о чем говорить. Ни о каких вопросах сейчас нет и речи. Завтра утром только встанут, возьмут пилы и топоры и пойдут в лес. Будут работать и день, и ночь, навезут целые горы леса. Больше ни за что нельзя браться. Зачем же Люба поставила столько вопросов на сегодняшнюю повестку дня?
Председатель коммуны помнил только одно: для дома нет и деревяшки. Леса, который привезли до сих пор, хватит в лучшем случае на половину сарая.
Сначала он говорил тихо и отрывисто, как будто вот еще только два слова скажет, да и расходиться можно. Но на последних словах он нахмурился и продолжал уже немного сердито: таки не следовало строить такой большой коровник. Наверное, на сто коров сарай. Так кому же он нужен? Вот когда в конторе нет и одного, с кем бы можно было посоветоваться. И только она, Люба, ведет вперед.