Хоть председатель ни к кому конкретно не обращался и говорил тихо, но все обернулись к нему и внимательно прислушались к стуку его табакерки; видели в сумерках мерцание белого клочка бумаги, и вдруг перевели взгляды на Любу. Она в темноте сжала челюсти, отчего исхудавшее лицо ее напряглось, и молчала.
Еще один добавит таки не больше пары слов: авансов в счет сена набрали много, а из-за дождей не накосили и четверти того, что нужно для себя и на продажу.
Больше никто ничего не говорит. Несколько длинных бревен лежат на земле. Коммунары все сидят на бревнах и молчат. Раз за разом только шлепают то одной, то другой рукою по рукам, по затылкам, по шеям, по щекам, чтобы убить бесчисленных, до смерти надоевших комаров. Да, а посреди неба стоит кусок луны, и ежеминутно на ее лицо набегает облачко Луна держится, чтобы не сойти с места — ждет другого облачка, которое черкнет ее по лицу.
— Ну, уже поговорили? Можно уже расходиться?
Все хорошо знают, что Любин вопрос вообще не признак того, что надо расходиться. Ее грудной голос сейчас такой грубый, как будто хриплый. Она крепко сжимает челюсти, аж зубы чуть не трескаются. Немного щурит глаза и смотрит на луну и на облачко. Те, что сидят на бревнах, тоже поднимают головы, смотрят на луну и на облака, как они, проходя, касаются лица луны и плывут себе дальше. А потом видно, как Любины черные глаза сверкают и гаснут, снова сверкают и гаснут.
Вот она сейчас снова начнет, Люба. От нее уже не отцепишься. Это уже будет речей на целую ночь. Да пусть только начнет. Кажется, сегодня вечером ей все выскажут…
Но Люба поднимается, поправляет на себе черную короткую юбочку и минутку стоит. Лицо ее мрачное и злое, как никогда.
«Может, и мне встать и уйти?»
«Да как-то не получается. Нельзя же так разойтись. Потому что если разойдемся, не выслушав последнего слова Любы, то потом будешь ходить, как не выспавшийся».
«Пусть идет себе на здоровье. Кто это ее поставил, чтобы везде совала свой нос? Слишком много прав себе Люба берет. Надо ей подрезать крылышки».
«Так она же таки очень умная, столько охватывает работы. Она отдает всю свою жизнь коммуне».
«Так что из того, что она везде лезет, если так мало сделано. Работаешь, работаешь, а добра с того не видишь. Да, надо покончить с нею, и точка».
«А может, пока оставить так, пусть идет, как идет. Может, из ее планов что-нибудь и выйдет: ясно, что Люба никого обманывать не собирается. А организация все ж таки такое дело, что всех подкупает».
«Смотри, за сколько дел сразу взялись. Сколько дел начато! На это же надо очень много людей. Тут, на тебе, двое коммунаров отошли от работы: один ушиб себе руку в лесу, а другому конь покалечил плечо. Нужен человек, чтобы ухаживать за этими двумя. Весь коллектив ходит, как Люба, всегда в горячке. Всегда торопятся. Всегда, как Люба, задерганные. А работы — кот наплакал».
«Так как же ей не поверить, Любе, когда она вот так сжимает челюсти, хмурит изможденное лицо и говорит, все кажется так ясно, все ясно? Как можно не поверить такому грудному голосу? Это же таки невозможно! Когда она говорит, забываешь все на свете и только веришь: Люба, ее голос; уверенность, что только так надо делать и так, безусловно, будет правильно».
Некоторые, так рассуждая, хотели было уйти, но не смогли. Ждали, как грома после молнии; ощущали какую-то неуверенность. Но Люба ничего не говорит. Она минутку стоит, потом идет в палатку. Переселенцы еще сидят на бревнах и смотрят вслед. На Любе короткая юбочка и высокие черные
чулки. Она идет медленно и не оглядывается. Только раз за разом наклоняется, чтобы прогнать или раздавить присосавшегося комара.
Возле палатки Люба останавливается. Молодые переселенцы сидят еще немного. Потом поднимаются и хотят расходиться. Каждый таки действительно идет спать. Но все сегодня ищут себе ложе на улице. Даже «счастливчики», что спят всегда в палатке, ищут сегодня место на улице. И, на тебе, никто себе места не может найти. Только вчера для всех хватало места, а сегодня и одного нет на улице. Все телеги чем-нибудь заняты; стол во дворе заставлен. Трава вся мокрая. Даже место под телегами заняли собаки. Откуда тут взялись собаки?..
Все бродят так долго, пока, незаметно для самих себя, не останавливаются возле палатки. Каждый раз подходит еще кто-нибудь, и вскоре возле Любы собирается кружок коммунаров, которые стоят и ждут, сами не зная чего. Да, Люба забыла спросить: пришли ли уже ответы из дома, что семьи получили деньги, которые им посылали? Нет? Надо было бы спросить у Васи, на тихоньковской почте.