Этого уже Сима не могла выдержать. Вся голова ее, лицо, уши, даже веки, и те вспыхнули. Казалось, что и волосы на голове пылают. Она быстро повернулась и пошла хлопотать с корзинами, там что-то перекладывать и искать.
Потом, подняв голову, она, с двумя кусками материи в руках, усмехнулась и как будто рассердилась:
— Мамочка моя, как это у людей до такой степени нет вкуса. Материя годится только на фартуки для девушек, а эти умники взяли ее на брюки.
Все знали, что это не такое горе: из этой материи неплохие брюки для парней выйдут. Она темная и крепкая. Но ничего, пусть посердится Сима. Все заразились ее насмешкой, шутили над ее замечанием, а Сима уже причесывала пушистые причесанные волосы.
Внезапно она повернулась к двум парням и показала на них пальцем:
— Ты, Нехемко, и ты, Вова, остаетесь сегодня дома.
— Еще чего доброго, — обернулся председатель с таким видом, по которому никто не мог узнать, чего он хочет.
— Прошу тебя, Мендель, сегодня помолчи. У них сапоги совсем потрескались, а они должны косить сено. Им придется стоять в мокроте, и они насмерть застудятся.
— Эт! — махнул рукой Мендель.
Собственно, Мендель хотел сегодня занять двух парней. Он хочет сегодня поехать и привезти несколько коров. Да и надо было бы послать хоть одного парня на тракторные курсы: сегодня начинается учеба. Но он сегодня от всего отказывается, потому что надо допахать делянку и наконец засеять ее. Сегодня хорошее время, можно накосить немного сена, да и лес надо возить и возить. А она там несет что-то про рваные сапоги.
— Мендель, не показывай свою твердость. Если они заболеют, то хуже будет.
Сима обернулась и вытащила из-под кровати несколько пар сапог. Потом выбежала за дверь и, мигом вернувшись, стала что-то делать.
Коммунары позавтракали и стали собираться на работу. Председатель, казалось, угрюмо заглядывал в книжечку, отрывистыми тихими словами распределял между парнями работу и у себя что-то записывал.
— Сегодня никто ни на какую работу не пойдет, — краснела Сима. — Сегодня только пилят и возят лес на стройку.
— Сима! — сердито посмотрел на нее председатель.
Сима отвернулась, подошла к подушке, вытащила какую-то бумажку и ткнула ее председателю под самый нос. В этом протоколе черным по белому написано, что домовая комиссия (комиссия, чтобы строить дома), когда считает необходимым, имеет право снимать с любой работы, посылать возить лес и помогать строить. За это все единогласно поднимали руки, и Мендель, сердитый председатель, в том числе. Сима — председатель домовой комиссии, и никому сегодня не позволит никуда идти, кроме как возить лес.
Сима уже покраснела и отвернулась. Она расстегнула мужской пиджак, который носит в последнее время, вытащила из-за пазухи какую-то бумажку и выкрикнула:
— Хаим, Айзик и таки большой Мендель могут делать что-то другое. Один из этой тройки должен ехать в лес и привезти телегу хвороста. Двое могут замесить немного глины, достать где-нибудь старые мешки, и за сегодняшний день у вас может быть готов легкий, но большой сарай. Пока не будет жилья для людей и для скотины, никто не должен браться за другую работу.
Сима, почувствовав, что больше уже она не может говорить, отвернулась и ушла. Когда она вернулась, Мендель стоял — сердито смотрел в книжечку и распределял на работу согласно своему реестру. Сима подошла и сказала, что косилку агроном занял, а все кони запряжены и готовы ехать в лес.
Больше Сима ничего не сказала. Она отвернулась и пошла.
… Тот «Кремень» делает по-своему. Это был здоровый высокий парень, с прыщавым лицом, с большими ушами и светлыми гладкими волосами, которые были похожи на кукурузное волокно. Он всегда выслушивал, что ему говорят. На его невыразительном лице не видно было, чтобы он возражал. Потом он поднимался и делал свое. Но работать он работал много и хорошо.
Про себя Мендель решил, что не может быть, чтобы вся коммуна только возила лес для стройки. Он, без чьего-либо ведома, взял у старшего агронома деньги, пошел в ближайшее село и привел оттуда три дойные коровы. И если никто не захочет за ними ухаживать, то он это возьмет на себя.
Никто не хотел ухаживать за коровами, и Мендель от них не отходил. Одна корова, именно «швайцарка», чего-то занедужила. Как уже Мендель не ходил около той коровы, она ничего не ела. Он отдавал ей свою порцию супа с хлебом и проводил возле нее целые дни. Но «швайцарка» стояла, опустив голову с одним рогом, слабо жевала, и из мутных глаз ее текли слезы. Как-то Мендель поднял ее голову, долго-долго смотрел ей в глаза, потом полой зеленого пиджака своего слегка, бережно, вытер ей слезы и, тихо вздохнув, ушел…