Легко было сказать себе: не вмешивайся. Слишком легко. И я повторил это, пока однажды в конце концов не понял, что обязан вмешаться. Я выбрал утро, когда Гуля ушла в школу раньше обычного и отправился к профессору. Разговор состоялся в большом салоне «Лани», дождь потоками струился по стеклам, хлестал палубу и барабанил в крушу. Порывы ветра раскачивали мачту, заставляя многотонную яхту чуть больше обычного колыхаться на волнах.
Я сказал, что лично мне ясно как дважды два: у него не могло быть столько денег от продажи «Телепня», он явно нашел какой-то клад на дне моря во время этих своих «исследований». И уж если я сумел сообразить это, то в округе найдется и множество других сообразительных, и как только они сопоставят факты, они хлынут толпой на яхту, разберут ее по винтику и обыщут каждый дюйм.
Недоумение он изображал превосходно. Недоумение, замешательство, изумление. У него наготове была неплохая байка насчет завещания доверенных лиц, описи имущества, исполнителей и прочих штук. О том, как долго тянули с официальным объявлением завещания его жены и разделом имущества.
Тогда я сказал ему, что даже если это правда, дотошные искатели легкой наживы все равно будут вертеться вокруг, а его самые дотошные пошлют запрос на север, поднимут документы и завещание и выяснят, а хватает ли указанной суммы на покупку такой дорогой яхты и оплаты всех тех работ, которые были произведены на ней. Он обдумал мои слова и сказал, что благодарен за предупреждение и вообще за беспокойство и что он примет надлежащие меры. Тут я наконец сообразил, что он принимает меня за обычного вымогателя, который почуял жареное и захотел урвать кусок. Разозлившись, я холодно объяснил ему, что это входит в мой маленький бизнес спасения на водах. Не исключено, что я ему еще понадоблюсь в таком качестве. Он полагает, что вряд ли.
Лишь два года спустя он понял, что может вполне доверять мне, а до того наше партнерство больше походило на вооруженный нейтралитет. А поводом для сближения послужила Гуля. К тому времени ей было уже семнадцать. Она умудрилась произвести из величайших фуроров в наших краях. А центром был я. Взрослому трудно даже представить, куда может завести романтическое воображение подростка. Когда она смотрела на меня, ее глаза округлялись, а взгляд томно тяжелел. Она краснела, бледнела, краснела снова. Она умолкала на середине фразы, забыв, о чем говорила. Она спотыкалась и налетала на шкафы, баки, деревья и ограды. Она ходила за мною повсюду, как собачонка. И если бы при этом она была угловатым, неуклюжим подростком с торчащими вперед зубами и раскосыми глазами! Тогда все было бы проще. Но она была девушкой во всем блеске первого цветения юности, смуглой, гибкой, прелестной, с огромными голубыми глазами. Полный список достоинств, способных вскружить голову кому угодно. Это тревожило ее отца и делало меня мишенью для насмешек по всему побережью. Вон идет Макги со своим фан-клубом.
Намерения Гули были чистыми и бесхитростны: она хотела выйти за меня замуж. Прямо сейчас. Она была готова сделать все, что угодно, чтобы доказать мне, что она уже настоящая, взрослая женщина.
Когда ее «ухаживания» стали уж слишком настойчивы и я стал всерьез сомневаться в ее благоразумии, я загрузил свою «Молнию» всем необходимым и отбыл вниз по Уотервею. Я уже вышел в залив и миновал Майами, когда столкнулся с какой-то неспешно плывущей штукой, еще не успевшей затонуть окончательно, но уже совершенно неопознаваемой: на три четверти она была уже под водой. Чиркнув вдоль корпуса, она, видимо, в следствии сотрясения, вдруг попыталась всплыть, так при этом врезав мне по лопасти руля, что та приняла по отношению к корпусу несколько странное положение. Возникла такая чудовищная вибрация, что я был вынужден выключить двигатель. Моя «Молния» не слишком шустра даже на обоих своих маленьких дизелях, но в моем распоряжении были отлив и сильный западный бриз. Меня понемногу сносило ветром, и под конец я уже проклинал все на свете, а особенно такой способ передвижения, как вдруг заметил несколько островков прямо посреди залива. Прилив почти скрывает их, пристань они ненадежная, и поэтому не имеют даже названия, а отмечены только в лоциях. Как мог, вырулил на них и в сумерках, вцепившись двумя баграми в берег, благополучно причалил.
Вытащив поврежденный руль и запасной, я решил, что займусь этим засветло и взялся за нехитрый ужин. Я как раз делал вожделенный глоток из любимой фляги, когда в дверях камбуза появилась мокрая фигурка Гули: огромные темные глаза и нежная полуулыбка на устах.
— Здравствуй, мой дорогой, — выдохнула она. — Удивлен?
Не то слово. Мы проговорили весь вечер. И весь вечер я пытался внушить ей, что я не хочу иметь ребенком ни невесту, ни хозяйку, ни что бы то было подобное. И тем более не желаю устраивать ту радостную возню с воплями и сладострастными стонами, о которой она клянется не рассказывать никогда-никогда ни одной живой душе, слово чести. Ее негодующим выкрикам и сердитому бормотанию не было конца, она раскраснелась и разозлилась. Около полуночи я дозвонился до ее отца и объяснил ситуацию. Я чувствовал, что он не слишком-то верит в историю со сломанным рулем. При сложившихся обстоятельствах в это и вправду было трудно поверить. Он сказал, что был уже близок к тому, чтобы вызывать полицию. Он спросил, когда я вернусь, и я назвал приблизительное время. Он сказал, что лучше всего будет, если я подброшу Гулю до Полуденного Ключа. Я сказал, что меня это вполне устраивает, что вызвали новый взрыв ее негодования, выкриков и слез.
Но к утру, выплакавшись вволю, она умолкла, став тихой и какой-то бесцветной. К завтраку она сварила кофе ужасающего вкуса и крепости. Я перегнал «Молнию» к песчаным отмелям и там поставил новый руль. Когда работа была окончена, Гуля, сидевшая все это время на песке, перебралась на нос и устроилась там, свернувшись в клубочек, маленькая и несчастная. Но даже будучи маленькой и несчастной, она все равно была восхитительна. Было что-то особенное в изгибе плавного перехода от бедер к талии, в линии спины и изящных плеч. Я невольно чувствовал некий отголосок похоти и сожаления, глядя не нее. Но нельзя сказать, что я действительно сожалел о своем бездействии. Полагаю, в мировой поток оголтелого секса я не способен вложить сколько-нибудь значительную долю. Я предпочитал классику.
В десять утра мы были у Полуденного Ключа. Левеллен расхаживался взад и вперед по пирсу. Я обошел его и велел Гуле прихватить свою голубую сумку и вытряхиваться, а с концами я справлюсь уж как-нибудь сам. На самом деле, я не собирался причаливать. Я только подогнал «Молнию» впритирку к пирсу, и Гуля немедленно выпорхнула — прямо в объятия любимого папы. Все рабочие дока, случившиеся поблизости, с любопытством следили за развитием событий. Ручаюсь, что Гуля обдумывала каждую деталь «возвращения блудной дочери» всю дорогу до Ключа. Она на минуту отняла лицо от отцовской груди и, вытянув в мою сторону указующий перст, ясным, высоким голосом объявила:
— Папа, знаешь, что он делал со мной! Знаешь, что сделал Тревис?! Всю ночь, всю ночь напролет он тра…
Но именно по этой фразе и тону, которым она была заявлена во всеуслышание, Тед Левеллен догадался и о полной моей невинности, и о том, что его дочь горит желанием отомстить мне за это. При первых же словах Гули я поспешно отчалил и с облегчением смотрел на уже широкую полосу воды, разделяющую нас. Но широкая ладонь Теда мягко, но очень вовремя заткнула рот негодующей дочери, и та затихла, уткнувшись ему в плечо. Тед одарил меня извиняющейся улыбкой, пожал плечами и увел девочку с пирса.
А вскоре она, уже восемнадцатилетняя, уехала в колледж.
И вот, годы спустя, в пяти часовых поясах от Лодердейла, она наконец-то очутилась в моих объятиях. Но минуту спустя словно очнулась и поспешно и неуклюже высвободилась. Чуть-чуть покраснела, улыбнулась и быстро заговорила:
— Только одна сумка? И все? Ну, конечно. Я вспомнила. Ты всегда не любил обремененности вещами. Связывают и все такое. Надеюсь, ты еще не нашел, где остановиться? Да ты и не сможешь, если не зарезервировал места. Когда я надоем тебе своей болтовней, скажи мне об этом, ладно? Мне самой никак не остановиться.