— Ну, ты скажешь! Добровольцем! Да нас, дорогой ты мой, гнали на фронт, как баранов, сплошная была мобилизация! А кто не желает или намерен уклониться — с тем без церемоний…
Другая осечка получилась совсем неожиданно. Вернее, и не осечка вовсе, просто маленькая заминочка, но осадок от нее остался нехороший.
Рассказывал он согласно легенде, от себя ничего не прибавлял. Как выхлопотал разрешение на въезд в Россию, как промурыжили его недели две в псковской комендатуре, где ждут своей участи все вернувшиеся на родину, и как мучительно долго раздумывал, прежде чем ответить на вопрос о родственниках.
— Как же ты ответил? — быстро спросил Демьян.
— Подумал-подумал и сказал, что никого у меня нету. Ни души, в общем. Мало ли, думаю, как обернется дело. Вот найду тебя, тогда и признаться можно, что нашел братишку. А то вдруг у вас не поощряется это властями.
— Что не поощряется?
— Ну это самое… Родственников иметь замаранных…
Легенда придавала этому моменту большое значение. Считалось, что Демьян обрадуется, начнет благодарить брата за разумную предусмотрительность, но Демьян почему-то не обрадовался. Помолчал, задумавшись, побарабанил пальцем по столу.
— Нехорошо, Генка, — сказал Демьян, глянув ему прямо в глаза. — С вранья новую жизнь не начинают…
И не стал больше об этом говорить, сколько он ни оправдывался. Высказал свое мнение и замолк.
Однако настоящие затруднения начались после того, как Демьян объяснил, что завтракать они пойдут в командирскую столовую. Дома у него холостяцкое запустение, кроме кипятка ничем не разживешься.
Оба варианта предписывали не лезть без нужды на люди, отсидеться несколько деньков у брата. Попривыкнуть к обстановке, осмотреться, кое-что разнюхать. Особенно категорически настаивал на этом условии вариант первый, или «чистая перемена», как назвал его Шевченко, а Борис Викторович лишь кивнул головой, давая понять, что согласен с удачным названием. «Чистая перемена» была немыслима без накопления достаточно сильных средств нажима на брата, а укрывательство зарубежного визитера — аргумент весьма убедительный.
— И я не обзавелся супружницей, но запасливей тебя, дорогой товарищ командир! — сказал Геннадий со смехом и стал доставать из баула купленные на псковском базаре харчишки — кусок розоватого, чуть присоленного шпика, краюху хлеба, крутые яйца, самогонку в зеленой бутылке, заткнутой по-деревенски тряпицей. — Ну что твоя столовая в сравнении с этим королевским закусоном?
— С утра пораньше? — удивился Демьян, покосившись на зеленую бутыль. — Не лучше ли подождать до вечера? Товарищей пригласим, заодно и тебя представлю…
— Утро вечера мудреней… Короче говоря, не будем терять времени. Где у тебя стаканы?
Демьян согласился с явной неохотой. Ел без аппетита и самогонку лишь пригубил, решительно отодвинув свой стакан. Видно было, что и «чистая перемена» пройдет далеко не гладко, если вообще пройдет. Братец оказался достаточно твердым орешком.
За едой опять был разговор о заграничных его мытарствах, и настроиться на встречные вопросы не пришлось. Да и отвечал на них Демьян слишком односложно и скупо, будто неохота ему вспоминать про служебные свои обязанности.
После завтрака он пожаловался на усталость с дороги. Иначе надо было тащиться с Демьяном в какие-то петроградские музеи, где по воскресеньям читаются общедоступные лекции об искусстве. Нужны ему эти лекции, как дырка в голове!
Самогонка осталась недопитой, беседа явно не клеилась, и вообще настроение было отвратительным. Сидишь у брата, встретились после долгой разлуки, а ощущение такое, точно это чужой дядя, от которого можно ждать любой пакости.
Сомнения возникли у него еще в Варшаве, и он не скрыл их от Бориса Викторовича. Двенадцать лет — срок порядочный. Меняются люди, даже целые государства меняют свою физиономию, как случилось с Россией. Не двенадцать недель все же — двенадцать лет. Помимо того, «чистая перемена» требовала согласия брата. Добровольного или вынужденного, но все равно согласия и активной помощи. Что же касается второго варианта, то про себя он решил, что воспользуется им лишь в безвыходном положении. Братишка как-никак, не посторонний человек. Да и рискованно это — залезать в чужую шкуру без всякой подготовки.
Борис Викторович, между прочим, высмеял его опасения, заметив, что успех этой части его миссии на девяносто девять процентов зависит от искусства импровизации. «Руководствуйтесь здравым смыслом, — посоветовал на прощание. — Загодя, и тем паче отсюда, решить ничего нельзя, на месте виднее. А чужих шкур, если разобраться, нет на свете. Все шкуры кажутся непривычными, пока как следует их не обносишь».