Манифест, как и подобало, был подписан по-царски.
— «На подлинном собственною Его Императорского Высочества Великого Князя Кирилла Владимировича рукою начертано — Кирилл», — с особой значительностью закончил чтение министр двора, но журналисты уже не вникали в столь тонкие подробности этикета. Поднялся шум, все заговорили разом.
— Позвольте, господа, это же открытый вызов Николаю Николаевичу! — волновался представитель «Последних новостей». — Нет, как хотите, но это пахнет скандалом в благородном семействе! Воображаю, какова будет реакция Шуаньи!
— Минуточку, господин министр, у меня есть вопросы, — напирал на Голицына-Муравлина хроникер лондонской «Таймс», всегда гордившийся своими познаниями в русском языке. — Что означает «Августейший Блюститель Государева престола»? Аналогично ли это регенту?
Но ответы на вопросы не входили в протокол пресс-конференции. Вместо разъяснений всем желающим вручили копии манифеста, тут же пригласив на великокняжескую площадку для гольфа, где успевший переодеться в элегантный спортивный костюм «Августейший Блюститель» не без изящества обыграл своего партнера.
В общем, ясновидцев, предвещавших близкий крах Советской власти, насчитывалось в то дождливое лето превеликое множество. Титулованных и обыкновенных, искушенных в тонкостях политики и никому не известных.
Бывали, кстати, ясновидящие и из числа служителей прекрасных муз. Известная в литературном мире поэтесса Зинаида Гиппиус опубликовала в Париже стихи, весьма недвусмысленным образом предсказывавшие судьбу бывших ее соотечественников:
…В Петрограде по-прежнему было слякотно, лето все не решалось вступать в свои законные права, изрыгая на город потоки надоедливых дождей, но еще обильнее, пожалуй, были потоки эмигрантских предсказаний.
Своеобразный рекорд поставил Ферапонт Федулович Адашев, бывший штабс-капитан лейб-гвардии Кирасирского полка, выпустив в Константинополе книгу гороскопов. Захолустное это издание на дрянной бумаге немедленно заметили и оценили в Париже. Эмигрантское «Новое время» перепечатало гороскопы кирасира на своих страницах, сопроводив редакционным благословением: «И сбудется все, непременно сбудется, иначе жить не стоит».
На 24 июля 1922 года (по старому, разумеется, стилю) приходилось наиважнейшее пророчество константинопольского хироманта. Именно в этот день должно было случиться «свержение власти коммунистов и бегство вождей Интернационала в Германию и Индию».
На август (числа Ферапонт Федулович, к сожалению, не указывал) намечался торжественный «въезд в Москву и Санкт-Петербург трех антибольшевистских армий, из коих две будут в отличиях царского времени», а на лето 1923 года «коронование в Успенском соборе Кремля императора из дома Романовых». Кого в точности — Николая Николаевича либо Кирилла Владимировича, — хиромант предусмотрительно не уточнял, считая, по-видимому, что любой царь обрадует исстрадавшийся русский народ — был бы только из семейства Романовых.
Жителей Петрограда, как и все население Советской республики, гороскопы эмигрантов не тревожили. Телеграммы, сообщавшие о новых предсказаниях, печатались на страницах «Петроградской правды», тотчас становясь пищей для зубастых фельетонистов Егора Красного или Старого Клеща, а жизнь тем временем шла своей чередой.
Жизнь эта была еще трудной, неустроенной, до чрезвычайности противоречивой. Но это была жизнь по-новому, по-социалистически, полная энтузиазма и твердой веры в лучшее будущее. Естественно, что никто из ее строителей, ни одна живая душа, не спешил быть загнанным в «старый хлев», как того хотелось злобствующей Зинаиде Гиппиус.
Ранним июньским утром на Волхове приступили к кессонным работам. Накрапывал меленький противный дождь, было сыро и пасмурно. Мастера в грубых брезентовых робах, хмурые, сосредоточенные, остро сознающие огромную важность порученного им дела, медленно проследовали по временным сходням и скрылись в кессонных камерах, а на берегу, под дождем, не скрывая волнения, стояли инженер Графтио, профессор Шателен и другие члены ЦЭС — Центрального электротехнического совета республики. Знаменитый ленинский Волховстрой, первенец плана ГОЭЛРО, вступал в свой решающий этап.
И выстраивались с первыми утренними трамваями длиннющие очереди возле биржи труда, напротив здания Нардома. Ждали подолгу, с неиссякаемым терпением, выстаивали иной раз до позднего вечера, и хорошо было, если удавалось получить хотя бы временную работенку поденщика. Армия безработных в одном лишь Петрограде перевалила за пятьдесят тысяч человек, имея тенденцию к дальнейшему увеличению. Особенно плохо было с занятостью квалифицированных металлистов.