Девочка мучилась кошмарами, сколько мейстер ее помнил.
- Мы ведь с тобой уже говорили об этом, - сказал он ласково. - Драконы ожить не могут. Они высечены из камня, дитя. В старину наш остров был крайней западной оконечностью владений великой Валирии. Валирийцы возвели эту крепость и создали каменные изваяния с искусством, которое мы давно утратили. Замок, чтобы обороняться, должен иметь башни повсюду, где сходятся под углом две стены. Валирийцы придали башням форму драконов, чтобы сделать крепость более устрашающей, и с той же целью увенчали их тысячью горгулий вместо простых зубцов. - Он взял ее розовую ладошку в свои покрытые старческими пятнами руки и. легонько пожал. - Ты сама видишь - бояться нечего.
Но Ширен это не убедило.
- А эта штука на небе? Далла и Матрис разговаривали у колодца, и Далла сказала, что слышала, как красная женщина говорила матушке, что это дракон выдыхает огонь. А если драконы дышат, разве они не могут ожить?
"Уж эта красная женщина, - уныло подумал мейстер. - Мало ей забивать своими бреднями голову матери, она еще и сны дочери должна отравлять. Надо будет поговорить с Даллой построже, внушить ей, чтобы не повторяла подобных историй".
- Огонь на небе - это комета, дитя мое, хвостатая звезда. Скоро она уйдет, и мы больше никогда в жизни ее не увидим. Вот посмотришь.
Ширен храбро кивнула:
- Матушка сказала, что белый ворон извещает о конце лета.
- Это правда, миледи. Белые вороны прилетают только из Цитадели. - Пальцы мейстера легли на его цепь - все ее звенья были выкованы из разных металлов, и каждое символизировало его мастерство в особой отрасли знания. В дни своей гордой юности он носил ее с легкостью, но теперь она тяготила его, и металл холодил кожу. - Они больше и умнее других воронов и носят только самые важные письма. В этом сказано, что Конклав собрался, обсудил наблюдения, сделанные мейстерами по всему государству, и объявил, что долгое лето наконец завершилось. Десять лет, два месяца и шестнадцать дней длилось оно - самое длинное на памяти живущих.
- Значит, теперь станет холодно? - Ширен, летнее дитя, не знала, что такое настоящий холод.
- Да, со временем. Быть может, боги по милости своей пошлют нам теплую осень и обильные урожаи, чтобы мы могли подготовиться к зиме. - В народе говорили, что долгое лето предвещает еще более долгую зиму, но мейстер не видел нужды пугать ребенка этими россказнями.
Пестряк звякнул своими колокольцами:
- На дне морском всегда стоит лето. Русалки вплетают водяные цветы в свои косы и носят платья из серебристых водорослей. Я знаю, я-то знаю!
- Я тоже хочу платье из серебристых водорослей, - хихикнула Ширен.
- На дне морском снег идет снизу вверх, а дождь сух, словно кость. Я знаю, уж я-то знаю!
- А у нас тоже будет снег? - спросила девочка.
- Да, будет. - (Хорошо бы он не выпадал еще несколько лет и недолго лежал.) - А вот и Пилос с птицей.
Ширен восторженно вскрикнула. Даже Крессен не мог не признать, что птица имеет внушительный вид: белая как снег, крупнее любого ястреба, с яркими черными глазами - последнее означало, что она не просто альбинос, а настоящий белый ворон, выведенный в Цитадели.
- Ко мне, - позвал мейстер. Ворон расправил крылья, шумно пролетел через комнату и сел на стол перед Крессеном.
- А теперь я займусь вашим завтраком, - сказал Пилос. Крессен, кивнув, сказал ворону:
- Это леди Ширен.
Ворон мотнул головой, будто кланяясь, и каркнул:
-Леди. Леди. Девочка раскрыла рот:
- Он умеет говорить?
- Всего несколько слов. Я говорил тебе - они умны, эти птицы.
- Умная птица, умный человек, умный-разумный дурак, - сказал шут, побрякивая колокольчиками, и запел: - Тени собрались и пляшут, да, милорд; да, милорд. Не уйдут они отсюда, нет, милорд, нет, милорд. - Он перескакивал с ноги на ногу, бренча и трезвоня вовсю.
Белый ворон закричал, захлопал крыльями и взлетел на железные перила лестницы, ведущей на вышку. Ширен как будто стала еще меньше.
- Он все время это поет. Я говорила, чтобы он перестал, но он не слушается. Я боюсь. Велите ему замолчать.
"Вряд ли у меня получится, - подумал старик. - В былое время я заставил бы его замолчать навеки, но теперь..."
Пестряк попал к ним еще мальчишкой. Светлой памяти лорд Стеффон нашел его в Волантисе, за Узким морем. Король - старый король, Эйерис II Таргариен, который в то время не совсем еще лишился рассудка, послал его милость подыскать невесту для принца Рейегара, не имевшего сестер, на которых он мог бы жениться. "Мы нашли великолепного шута, - написал лорд Крессену за две недели до возвращения из своей безуспешной поездки. - Он совсем еще юн, но проворен, как обезьяна, и остер, как дюжина придворных. Он жонглирует, загадывает загадки, показывает фокусы и чудесно поет на четырех языках. Мы выкупили его на свободу и надеемся привезти домой. Роберт будет от него в восторге - быть может, он даже Станниса научит смеяться".
Крессен с грустью вспоминал об этом письме. Никто так и не научил Станниса смеяться, а уж юный Пестряк и подавно. Откуда ни возьмись сорвался шторм, и залив Губительные Валы оправдал свое имя. "Горделивая" - двухмачтовая галея лорда Стеффона - разбилась в виду его замка. Двое старших сыновей видели со стены, как море поглотило отцовский корабль. Сто гребцов и матросов потонули вместе с лордом Стеффоном и его леди-женой, и прибой долго еще выносил тела на берег близ Штормового Предела.
Шута выбросило на третий день. Мейстер Крессен был при этом - он помогал опознавать мертвых. Шут был гол, вывалян в мокром песке, кожа на его теле побелела и сморщилась. Крессен счел его мертвым, как и всех остальных, но, когда Джомми взял парня за лодыжки и поволок к повозке, тот вдруг выкашлял воду и сел. Джомми до конца своих дней клялся, что Пестряк был холодным, как медуза.
Никто так и не узнал, как провел Пестряк эти два дня. Рыбаки уверяли, что какая-то русалка научила его дышать под водой в обмен на его семя. Сам Пестряк ничего не рассказывал. Шустрый остряк-парнишка, о котором писал лорд Стеффон, так и не добрался до Штормового Предела; вместо него нашли другого человека, сломленного духом и телом, - он и говорил-то с трудом, какие уже там остроты! Но по его лицу сразу было видно, кто он. В вольном городе Волантисе принято татуировать лица рабов и слуг, и парень ото лба до подбородка был разукрашен в красную и зеленую клетку.