Медленно сняв шляпу, постоял в бездумной опустошенности, лишь какие-то обрывки несвязных мыслей проскальзывали в голове: то о ней, Ольге Павловне, и тогда возникали неуклюжие слова прощания, подступали к горлу спазмы, то о духоте, о вчерашнем столкновении с главкомом, то вот о тех, кто лежал в земле рядом с Ольгой Павловной…
Постепенно он стал более сосредоточенно думать о тех, кто слева и справа обступал могильными своими холмиками и памятниками Ольгу Павловну и кто когда-то был близок ему, сталкивался с ним на жизненном пути и по разным причинам покинул этот мир, как обычно говорят, безвременно. «Воскобойников Петр Фомич»… Да, Петр Воскобойников, по два кубика вместе носили — командиры огневых взводов. Буйная головушка! Подвернулся случай — ушел в корректировщики, летнабом. Посмеялся: «Туда, повыше — к птицам!» Давно было, в конце двадцатых годов. Пути потом разошлись, долго ничего о нем не знал Янов, а в войну опять услышал: гремели авиаторы Воскобойникова, мелькала его фамилия в сводках, в приказах Верховного Главнокомандующего. Герой, а погиб в рядовой, глупой катастрофе… У плиты, в изголовье, высеченный из белого гранита пропеллер, каменный мертвый пропеллер…
А вот — строгий, как бы вздымающийся вверх брус из розового туфа, отсвечивает тускло, будто в бесконечной скорби источая эту сумрачно-печальную, росяную пленку, и скупая надпись: «Прончук Глеб Сергеевич…» Дата рождения и дата смерти — пятьдесят восемь лет, моложе его, Янова, и тоже, как и Воскобойников, генерал-лейтенант, но артиллерии. В войну и в послевоенные годы был у него, Янова, заместителем, вернее — заместителем начальника ГАУ; человек высокого нравственного долга, природной даровитости и феноменальной памяти. В те давние годы войны, когда дневали и ночевали в наркомате, за любой, даже самой мелкой справкой, куда, на какие фронты, сколько и какого оружия послали, не надо было обращаться к сводкам — Глеб Сергеевич знал эти цифры с абсолютной точностью. Был случай и смешной и горький. Командующий фронтом дал прямо верховному отчаянную телеграмму: нет противотанковых гранат. Ставка запросила ГАУ по этой телеграмме. Янов ответил — гранаты фронту были отправлены. Ставка, в свою очередь, фронту: такое-то количество гранат вам поставлено, а оттуда вновь телеграмма — разобрались, но, мол, поставлено в два раза меньше запрошенного фронтом. Тогда их, Янова и Прончука, вызвал к себе Сталин. В знакомом кабинете, в котором Янов бывал не раз, к их приходу на полированном столе лежали две телеграммы фронта и справка Главного артиллерийского управления — их кто-то со значением положил рядышком. Два или три знакомых члена Политбюро сидели за длинным столом, ближе к головной его части. В привычном, застегнутом на все пуговицы кителе, в брюках, заправленных в сапоги, Сталин только кивком ответил на их приветствие и вслед за этим, опять кивнув на стол, убрал изо рта трубку, строго, но без раздражения сказал:
— Посмотрите и ответьте: кому Ставка должна верить?
Он прошел позади них, когда они оба склонились к столу, вероятно, прошел очень близко. Янов чувствовал это скорее не по звуку шагов — ковер скрадывал легкие шаги, — а по движению воздушной волны, донесшей запах ароматного табака. Возможно даже, Сталин постоял позади, разглядывая через склоненные их спины бумаги на столе, или посмотрел в узкое высокое окно на заснеженный морозный двор Кремля — Янов точно не мог сказать. Потом Сталин прошел туда, где сидели другие члены Политбюро, остановился возле угла стола, сказал как-то вяло, будто заранее не ждал ничего утешительного:
— Мы ждем.
Глаза, набрякшие бессонницей и усталостью, смотрели тяжело, в какой-то отрешенности, точно, спрашивая об этих бумажках, об отношении к ним, он был занят совсем другим. Янов не успел ничего ответить, как Прончук весь собрался, вытянувшись и прижав длинноватые руки по швам:
— Разрешите мне, товарищ Сталин? Я отвечаю непосредственно за этот участок. — Скорее неосознанно, автоматически Сталин повел рукой с зажатой в кулаке трубкой, и Прончук сказал: — В нашей сводке все правильно, товарищ Сталин, не только в тысячах и сотнях единиц, но и в десятках.
— Вы уверены… абсолютно? — сухо спросил Сталин, но вместе как бы с оживлением, интересом, которые чуть проклюнулись через преграду забот, видно занимавших его. Но в сухости, напряжении голоса теперь заметно проявился акцент.
— Уверен, товарищ Сталин.
— Значит, командующий фронтом врет?
Прончук молчал, не находя, что ответить, или, возможно, не желая. Воцарилось сторожкое, грозное молчание, трудно было предположить, чем все кончится. Но Сталин поднес трубку к губам, пыхнул жиденькой струйкой дыма и, повернув голову вполоборота к членам Политбюро, сказал с удивившим всех спокойствием: