Мягкая рука Звягинцева в пожатии оказалась вялой и безжизненной, а левой, чуть коснувшись плеча Умнова, он как бы подправил его к стулу, все делая молча, и Умнов догадался: он выигрывал время или настраивался на определенный лад. Подумав, что хватит играть в бирюльки, Умнов, присев, сказал:
— Только что от вашего заместителя Бородина… Все мне объяснял. Значит, Валерий Федорович, роль «Меркурия» — подчищать?
Вздохнув, Звягинцев колыхнулся крупной, массивной фигурой:
— Времена! — Нагнулся грузно над низким столиком, уперев локти в полированную поверхность, как бы раздумывая сам с собой, добавил: — Вам бы лучше не приезжать.
Поднял лицо, сумрачно взглянул на Умнова.
— Хочу знать, Валерий Федорович… Уже задавал Бородину этот вопрос: сами верите в «Щит»?
Звягинцев вдруг рассердился, но не искренне, брюзгливо, напускно:
— Вот, задавал Бородину, теперь мне… Ну и что — «задавал»? Что отвечу?..
И замолк, точно наткнулся на невидимую стену. Золотисто-кофейного оттенка, крупные, проницательные и острые глаза уставились на Умнова, пухлая белая рука тяжело легла на край стола, вздулась больше, налившись краснотой. Вздохнул, мрачным голосом проронил:
— Сказал же — лучше бы быть в неведении… Ничего ответить не могу. Ничего! Вот так. Горанин представил записку к проекту «Щит». Есть разные мнения… Знаете же: чтоб запустить любой проект, надо сотню бумаг подготовить, согласовать, потом — постановление правительства, а прекратить дело — проще пареной репы…
— Что ж, закрывать контору? Вешать замок? — вырвалось у Умнова. — Скажите!
Звягинцев насупился, посерел, кожа на лице стала пористой, поднялся тяжело с кресла, ледяным, назидательным голосом сказал:
— Не контора, а особое конструкторское бюро, и оно будет всегда, даже если уходят по каким-то причинам Умновы, Горанины… — Вскинул голову, глаза — прищурены, сказал, чуть оттаяв: — И вот что, «Меркурий» или «Щит»… Бабка надвое сказала. Придет время — поступим по-государственному! Выберем.
Умнов тоже встал — все ясно, больше делать нечего — и, откланявшись молча, готов был уже направиться к двери, но Звягинцев протянул руку, холодную, неэнергичную:
— Чем сейчас заняты?
— Чем?! — словно бы от укола, дернулся Умнов. — В Шантарске набираем статистику, в КБ ищем техническое решение использования «Меркурия» по усложненным задачам… Учим «Меркурий» и сами учимся.
— Вот и правильно! Желаю…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
18 октября
Утром проснулся от какого-то смутного предчувствия, а открыв глаза, догадался: сегодня ровно месяц с тех пор, как был у Звягинцева! Вчера, ложась, и думал об этом. Месяц с того напутствия: «Вот и правильно! Желаю…»
Понимать надо, что и самому Звягинцеву изменяет оптимизм? Или не так?
Н-да, весь месяц безвыездно тут, в Шантарске: авось чудо… Но известно, чудеса случаются редко, а вот заторы с поставкой аппаратуры такие, что тошно! Выдержат ли нервы?..
Овсенцев в Москве, но, видно, и его роль толкача мало что дает.
Эдуард Иванович единовластно правит на «малом полигоне», отрабатывает наши новшества в «Меркурии»! Не все там пока получается — не выдерживается точность синхронизации, возникают сбои…
Стой!.. Пока «тихое и мрачное время», не упрятаться ли на «малом полигоне»? Ревизию работы группы Эдика навести, заняться «чистой» наукой, подключившись к испытаниям на модулирующем стенде?.. Интересно!..
19 октября
Исполнение замысла пришлось отложить: утром ка степь обрушилась пыльная буря. Бушевала четверо суток, повалила кое-где прошлогодней посадки топольки: одни, вырванные с корнем и отнесенные ураганом, задерживались у оград домов; другие, сломленные, приникали к жесткой, как корка, отполированной земле.
На испытательных площадках работа не прекращалась, там все полигонное начальство: Сергеев, Фурашов, начштаба Валеев, начальник политотдела Дружнов.
На аппаратурную площадку приехал в полдень: машина в пыльной пелене, налетавшей то спереди, то сбоку, двигалась медленно, ее подхватывало порывами, отрывало от бетона, вот-вот взмоет в воздух, опрокинется в кювет. Солдат-шофер, нависнув грудью над баранкой, смотрел в ветровое стекло широко раскрытыми серыми глазами, с опаской восклицал: «От чертяка!»
К вечеру четвертых суток буран начал сдавать, пошел на убыль. Совещались в административном корпусе. Валеев и Фурашов добрались сюда с дальних точек. Начштаба подвернул правую ногу, хромал. Усох, потемнел Алексей Фурашов, глаза и веки красные, воспаленные: все дни проводил на стартовой площадке — в открытую, на поверхности.