— Такое обвинение? — Тонкое лицо Горанина вдруг блекло осветилось в натянутой улыбке, дужки бровей передернулись. — Я понимаю… Значит, война?
Они теперь стояли друг против друга, разделенные лишь приземистым столиком, на котором стыл ужин в металлических, из нержавейки, кастрюльках, разложенные по тарелкам какие-то закуски; высокий элегантный Горанин не сбивал с лица натянутой, блеклой улыбки, весь вид его теперь как бы говорил: «Ну что ж! Ну что ж! Так, значит, так?» Бутаков, на полголовы ниже его, рыхловатый, раздавшийся за последние годы, с опущенными глазами, держал фетровую шляпу в руке; чуть длинноватый, не по моде, набрякший влагой макинтош свисал тяжеловато и строго. Наконец Бутаков поднял глаза — в них была холодная решимость.
— Собственно, я знал, Горанин, что вы так и расцените… Потому и пришел, чтоб поставить в известность, чтоб разуверить вас в том, будто, выступая против вашего проекта, руководствуюсь недоброжелательством или, того хуже, жаждой мести. Заявляю: прошлое ваше умерло для меня. Руководствуюсь лишь гражданской и партийной совестью.
Выходя из глубокого, затянувшегося шока, Горанин сдержанно сказал:
— Благодарю на том… Сожалею… На Старой площади обсуждался вопрос о Совете главных конструкторов — я просил включить и вас… Мне предложено стать председателем.
Горанин поднял глаза — в них были сухой блеск и боязнь: казалось, вот-вот в нем что-то лопнет, будто тонкое хрупкое стекло, и он весь сожмется, стянется, утратит разом всю респектабельность, представительность; у Бутакова шевельнулась в глубине непрошеная жалость, и он, сламывая, отсекая ее, холодно проронил:
— Считайте, вы не делали такого предложения…
Кивнув, не надев шляпы, Бутаков повернулся, пошел к двери; по тихому пустынному коридору гостиницы, все еще держа шляпу, шел с непокрытой головой, вдавливая тяжеловато каблуки в красную ворсистую пружинящую дорожку.
ГЛАВА ПЯТАЯ
3 декабря
Почти месяц «на курорте»: в больнице на улице Грановского. Палата на одного, в елочку линолеум, телевизор: живи — не хочу!
Нервный стресс. Раньше такое называли яснее: предынфарктное состояние. Привезли сюда прямо с обсуждения. Выходит, преподнес сюрприз, испортил обедню. Такого не было, верно, за всю историю. Здесь уже мне стало известно: зампредсовмина тогда свернул заседание, объявил, что обсуждение «Щита» переносится, о сроке будут все извещены.
Наведывался Овсенцев: обсуждение так и не состоялось, молчат и о сроке. Он же и принес слух, будто Горанин попросил «тайм-аут», на доработку. Годом времени пахнет! Уже отдушина…
Борис Силыч Бутаков удивил! Дошли слухи: в правительство написал докладную записку по «Щиту» — его протест как бомба. Звонил по телефону, интересовался состоянием, но о протесте ни звука. Бутаков есть Бутаков, не опустится до похвальбы.
С кровати вставать нельзя: чуть ли не каждый день выслушивают, проверяют, обследуют.
Отдушина, отдушина… Но как воспользоваться?!
5 декабря
Позвонил Янов, извинился, что не может пока навестить, но, оказывается, его постоянно информируют обо мне.
— Хожу! — хвастливо вырвалось у меня, когда он спросил о самочувствии.
— Хо́дите! — повторил он осуждающе. — Чего уж тут, коль дошло до стрессов…
Помолчал, потом заговорил о протесте Бутакова — ему, Янову, звонили, спрашивали: знают ли о протесте военные? Каково отношение? Сказал, что Бутаков — сам с усам, один из столпов военной техники, может иметь и свое, «несогласованное» мнение.
— Но и у нас, — Янов заговорил глухо, верно, ему было неприятно то, что собирался сказать, — единства нет. А есть и конъюнктурный подход, и угоднический. Симпатии и антипатии… Все есть. Не удивляйтесь — стоим-то на нелегком пути! Вот и ваш покорный слуга написал особое мнение. Кстати, управлению генерала Бондарина дано задание все теоретически просчитать по «Щиту». Но время, знаете ли, месяцы пройдут!
10 декабря
Неотступно думаю, анализирую факты — все, что накопилось, плюсы и минусы «Меркурия». Ночами сплю плохо: расчеты, выкладки, заметки… Усыпляю бдительность сестер угодливостью, елеем и ловкостью рук — насобачился, будто факир: записи моментально прячу.
Нет, все больше убеждаюсь: «Меркурий» жизнеспособен! Значит, бороться за него надо до конца. Но поднять надежность всех его систем, улучшить характеристики, быстрее доводить новую аппаратуру. Быстрее, быстрее, быстрее! И в первую очередь улучшить счетно-решающую машину, поставить новые требования разработчикам. Ведь тот сбой, какой был за две минуты до пуска, может и впредь возникнуть. Может повторяться. Это своего рода обморок. Значит, поставить задачу самоконтроля и самонастроя машины. Тогда ведь пришлось вновь ее запускать! Хорошо, что оказался рядом Эдуард Иванович, быстро среагировал, запустил программу…