— Замах! — резко качнул седой головой Бородин, и в глазах сверкнули иглистые искры. — Перспектива — в доработках на стратегических ракетных комплексах.
— Не обольщайтесь! Есть и тут предварительные расчеты. Овчинка выделки не будет стоить… Вернее, овчинка окажется золотой. И когда-то придется за все это отвечать. Даже не когда-то, а, пожалуй, сейчас…
— Вот как?! Вы уже готовы обвинять?.. — Кривая усмешка тронула суховатые, плотно сжатые губы Бородина.
— Не обвиняю, а подчеркиваю закономерность нашей действительности: в конце концов точно определяется, кто и за что должен отвечать…
— Интересно, за что? — медленно процедил Бородин, и лицо его сделалось строгим, как маска фараона.
Вмиг в разгоряченном сознании Умнова пронеслось: выкладывай теперь все, скажи все; не сделаешь, остановишься на этом обвинении, пока голом, и настороженность, с которой внемлют вашим с Бородиным перепалкам сидящие за столом, взорвется, и взорвется не в твою пользу — Бородин строит свои реплики точно, как прокурор, знающий дело досконально, до корочки. Умнов не столько видел, сколько нутром чувствовал эту настороженность, взгляды, обращенные на себя.
— За что?.. А вот… — Умнов задохнулся, точно в горле образовалась воздушная пробка, сглотнул ее. — За разброд, отсутствие единой научно-технической программы опытно-технических исследований и опытно-конструкторских работ в области противоракетных систем, за попытку омертвления вложенных уже средств, материально-технических затрат, наконец, за невозместимые потери времени… за отсталость… Вот за что, — тише повторил Умнов, чувствуя слабость после напряжения; вытащив платок, он протирал запотевшие очки.
— Вы бы сидя, — подал неуверенный голос сухощавый Михаил Евгеньевич.
— Я заканчиваю. — Умнов снова надел очки, мельком отметил: Бородин что-то торопливо писал авторучкой на листке, лежавшем передним. — Прошу обратить внимание: в столь сложном комплексе задач, какой выдвигает рассматриваемая проблема, системный подход к проблематике играет важную роль. В ОКБ «Молния» он складывался годами и накапливался на основе объединения теоретических, лабораторно-конструкторских и производственно-технологических поисков… Курс же, взятый на поддержание системы «Щит», вот услышал, даже комплексной, включающей в себя и «Меркурий», — утопия чистой воды… Но утопия опасная, вредная, и это я хотел подчеркнуть. Вижу, что мы здесь не разрешим противоречий, поскольку меня сюда пригласили, надеясь, что я закрою глаза на все это, разделю чужую вину… — Умнов сделал паузу, чтоб перевести дыхание, и сказал: — Думаю, вопрос исчерпан. Хотел бы быть свободным…
Он пошел к выходу медленно, испытывая внутреннюю подавленность — она, должно быть, усугублялась молчанием за спиной. Он был уже за дверью, позабыв прикрыть ее. Потом спохватился, вернулся, услышал отчетливые голоса:
— Вы же говорили, Виктор Викторович: все гладко, необходимо лишь формальное согласие!
— Да, весьма, весьма негладко! Заблуждение…
— Выходит, надо серьезно разбираться, иначе нельзя!
Закрыл дверь — голоса отсеклись.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Проснувшись рано, генерал Сергеев не мог больше уснуть, как ни силился, ни старался. Сегодня день необычный. Особенный. Сегодня главный экзамен держит система «Меркурий», держит полигон, держат все они, кто причастен к «Меркурию».
В десять часов заседание государственной комиссии. В десять часов она примет решение на этот экзамен. Сергеев не хотел думать о предстоящем, гнал назойливые мысли, но они врывались, будоражили, ломали внутренние заслоны, которые он возводил. Почувствовал тягучую занемелость в теле: не желая потревожить Лидию Ксаверьевну, уже давно лежал без малейшего движения. Поднявшись и выйдя из спальни, взглянул на стенные круглые часы: да, было еще совсем рано, около четырех, хотя за окнами вовсю разыгралось утро — здесь оно подкрадывалось исподволь, незаметно, словно бы свет где-то сначала накапливался, потом мгновенно, в какие-то секунды, растекался, сгоняя над степью темноту, и разом являлся день, новый день… Сергеев дивился этому, радовался совсем по-мальчишески, когда, случалось, рассвет заставал его в степи, на какой-нибудь испытательной площадке. Теперь, одеваясь в передней, он подумал, что Лидия Ксаверьевна крепко спит не только потому, что еще рано, но и потому, что накануне поздно задержалась в Доме офицеров: проводила репетицию самодеятельного театра. Что ж, Сергеев радовался за жену — сколько сразу у нее прибавилось забот, беготни, планов, замыслов! Добродушно, с искренним удовольствием, с улыбкой присматривался к ее новому состоянию, думая, что Лидия Ксаверьевна найдет приложение своим силам, и это обернется в конечном счете общей пользой, общим выигрышем. Припомнился вчерашний разговор с начальником политотдела Мореновым. Тот заскочил всего на минутку в его кабинет, примчавшись с головной испытательной площадки, зашел лишь, чтоб уговориться о сегодняшнем дне, как ему строить свои планы. Оказалось, что Моренов сразу же отправляется в Дом офицеров на репетицию: «Посмотреть своими глазами…» Сергеев искренне удивился, что в эти горячие дни заботы начальника политотдела могли быть связаны с идеей театра, родившейся у женщин, а после поддержанной им, Сергеевым. Вот так, выходит, все обернулось! Идею-то подали они, а накладно получается другим… Пошутил: