Гладышев нашел силы улыбнуться темными потрескавшимися губами. «Теперь все в порядке, теперь, кажется, все в порядке…»
Его подсадили в машину, и оттуда, изнутри, приняли заботливые руки; в прохладной, пахнувшей лекарствами машине уже сидели Мостаков, Гориничев, и она сразу же тронулась, выруливая на бетонку и круто набирая скорость.
Здесь, на командном пункте, теперь тоже чувствовалась легкость и праздничность настроения, только что прозвучали доклады о встрече антиракет с целями, да и сам Янов на этом последнем этапе испытания, пообвыкнув, без труда, довольно просто засекал моменты встреч на экране; да, здесь тоже началось вольное движение, хотя пленки записей еще обрабатывались и лишь по ним, по их расшифрованному коду, можно было судить об истинных результатах всего испытания. Но он, Янов, понимал, как и все у пульта управления, что дело сделано, расчеты пленок с неизбежностью подтвердят это, и он сидел с рассеянной улыбкой в кресле, на прежнем месте, в ровном и умеренном тепле, в одной рубашке, сбросив тужурку, повесив ее на невысокую спинку; он теперь легко, с удивительной ясностью постигал многоопытным, отточенным годами сознанием все, что здесь происходило, что произошло, всю напряженность, особенно последних минут. Но над всем этим, как бы в центре нового постижения, было то, в чем он даже боялся сейчас признаться себе, но знал, что это уже в нем, оно явилось, оно и вызывало эту безболезненную, словно невесомую грусть.
Ожидание, которое занимало его, заставляло думать, беспокоиться, давало ему надежду, веру, — в этом была его жизнь, его сила. Что же теперь оставалось у него? Что? И он вновь, теперь уже как-то просто, как бы в бесчувственности, полном равнодушии, вспомнил и о своем рапорте и о своем решении и в той прежней покойности продолжал размышлять: «Выходит, никакой трагедии. Новые времена, и новые люди являются, вот такие, о каких сегодня докладывали, и академики, и герои: Гладышев, Мостаков, Гориничев… Неумолимый, никому не подвластный закон. Его надо принимать, способствовать ему всеми мерами, а не мешать, не становиться на пути. Так, и только так, иных, как говорят дипломаты, альтернатив нет. К сожалению, нет. Нет, все же к счастью, к счастью! Ты смотри не с этих частных, индивидуалистических позиций, гляди шире, дальше, с общечеловеческих, с исторических колоколен — вот так-то! В этом и должна быть твоя новая вера, и твое успокоение, и твоя сила, и твоя жизнь — всему свое время, ты знаешь. Неплохо знаешь. И, значит, будь достоин и своего времени, и своего предназначения. Так, и только так!..»
Поднявшись с кресла, надев тужурку, застегнув ее на все пуговицы, он пошел, улыбаясь, туда, где столпились члены государственной комиссии, увидел там Умнова, Звягинцева, генерала Купрасова, Бондарина, увидел всех; он шел, чтобы поздравить их, пожать им руки, и он знал, что идет с радостью, с душевной легкостью и успокоенностью.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Приезд в Москву для Сергеева оказался на этот раз колготным, беспокойным, хотя все прежние наезды тоже не были простыми, легкими: обычно за день-два начальнику полигона приходилось обегать Москву, успеть побывать в десятках мест, встретиться со многими людьми — из Министерства обороны, других министерств, КБ, НИИ. Встречи все деловые, и времени, как всегда, не хватало, получалось в обрез, и на аэродром к спецрейсу Сергеев подъезжал, что называется, в последнюю секунду.
Теперь поначалу Сергеев думал обернуться дня за два. Прилетев в четверг, уже вечером, он устроился в гостинице ЦДСА на площади Коммуны. Офицер из управления генерала Бондарина, встречавший его, уехал, сказав, что с утра Сергеев может приезжать: пропуска заказаны. Еще в самолете Сергеев составил себе примерный план — примерный, потому что знал: в нем определенно что-то изменится. Да, больше двух дней у него никак не выходило: впереди пятница и суббота, задерживаться на выходной смысла он не видел и в субботу рассчитывал улететь в Шантарск. Тем более что до первомайских праздников оставались считанные дни — предстоящее воскресенье оказывалось последним перед праздником, — значит, забот дома тоже немало: объездить и облетать испытательные площадки, проверить подготовку к торжествам, к гарнизонному параду. Парад впервые должен состояться на площади перед штабом управления. Сергеев радовался, уезжая из Шантарска: строители спешно расчищали площадь, асфальтировали ее, и хотя будущий Дом быта — гостиница с рестораном, кафе, ателье — еще не был закончен, нежило смотрел застекленными глазницами на здание штаба, однако площадь преобразилась, раздалась вширь. Но было еще одно немаловажное обстоятельство, оно вызывало у Сергеева счастливое беспокойное ожидание, тайное нетерпение: в майский вечер в Доме офицеров откроется занавес, самодеятельный театр покажет «Чайку», первую свою премьеру. Лидия Ксаверьевна не только руководитель, она сама сыграет роль Нины Заречной… Волнуется, похудела, кажется, стала совсем маленькой.