Постепенно все же она стала думать, что толчком, поводом к воспоминаниям явился звонок Егора, а вернее, вот то событие этого утра, на которое намекнул Егор.
Позвонил он из Москвы вчера вечером, уже поздно.
— Надеюсь, завтра отпустят. Часов в пятнадцать буду дома.
Она никогда не вторгалась в дела мужа, усвоив прочно, что у военных людей все их дела, жизнь — тайны, а у ее Егора и того все сложнее: испытания ракет, удачи и неудачи, конфликтные ситуации — все это до нее доходило лишь понаслышке. Егор отмалчивался, а на прямые ее вопросы отвечал: «А-а, одна закавыка случилась, чего тебе она? Справимся». Однако на этот раз у Лидии Ксаверьевны, выслушавшей мужа по телефону, неожиданно для самой себя вырвалось:
— Чего, Егор, так долго держали?
— Завтра слушай радио, возможно, передадут — сама догадаешься.
Она не стала ничего уточнять: не сказал Егор больше, — значит, не следует, так надо.
Утром, проснувшись, она, однако, тотчас включила динамик на кухне, громкость же установила такую, чтобы можно было слышать во всех комнатах домика, и, собирая Максима в школу, наводя походя домашний порядок — у нее другого времени просто не будет, — ловила слухом, о чем там поведывал динамик. Но пока ничего, что привлекло бы ее внимание и по чему она, как сказал Егор, сама бы догадалась, из-за чего он задержался в Москве, — такого вроде не было: то читали передовую «Правды», шла детская передача, утренняя зарядка, то транслировали музыку, передавали газетную информацию. Максима она проводила и уже совсем отчаялась услышать то, что ждала, вспомнила даже, ведь Егор сказал: «Возможно, передадут», — выходит, не стали, есть какие на то причины. Смирившись, она уже поубавила сторожкости, как вдруг после какой-то паузы услышала из динамика необычные позывные: мелодично, с особенными, редкими паузами, выстукивали по серебряным пластинам молоточки… Позывные эти она помнила еще по военным годам: после них передавали обычно военные сообщения, сводки Совинформбюро, а теперь — о запусках спутников, космических кораблей. У Лидии Ксаверьевны непроизвольно сбился ритм сердца; отложив веник и совок, она торопливо прошла в кухню, остановилась, вся обратившись в напряженный слух. Позывные вдруг оборвались, и диктор размеренным, хорошо поставленным голосом объявил:
— Передаем важную информацию… В соответствии с достигнутой между правительством СССР и правительством США договоренностью вступить в переговоры относительно сдерживания гонки стратегических вооружений Советское правительство назначило делегацию для встречи в Хельсинки с делегацией Соединенных Штатов с целью предварительного обсуждения связанных с этим вопросов… Делегацию будут сопровождать советники и эксперты…
Лидия Ксаверьевна дослушала текст и не отметила точно момента, когда диктор кончил читать, приняв тишину, которая вдруг наступила, за паузу: диктор отдохнет и будет читать дальше. Поняла же, что все окончилось, что прослушала информацию до конца, лишь тогда, когда оркестр непривычно громко грянул бравурную музыку; стояла не двигаясь, в душевном волнении. Конечно же, именно это и имел в виду Егор — переговоры по сдерживанию гонки стратегических вооружений… Ого! И Егор, значит, причастен к таким делам! Ее Егор… Из-за этого, выходит, его и задержали на целых три дня в Москве! И она в эти минуты счастливой смятенности, душевной окрыленности еще в большее достоинство возводила своего Егора, перед ней ярче, безграничнее блистал его ореол, она была мысленно вместе с ним — его страж, его опора, готовая на любое, какое ни потребуется от нее самопожертвование — только скажи Егор, просто намекни…
Позднее возбуждение и счастливая ее смятенность улеглись, однако именно то, как слушала передачу, как все связала со звонком Егора, с его задержкой в Москве, она помнила потом отчетливо, хотя взволнованность и ощущение радости уступили место вот этому беспокойству, тревоге. Мало-помалу мысли ее получили иное направление, иную окраску, и она на какое-то время даже успокоилась, обрела внутреннее равновесие. Ей пришла в голову спасительная мысль, что ее беспокойство объясняется обычной суетой; в этот день ей предстояло побывать во многих местах, успеть многое обговорить, решить; и конечно же, оно объяснялось еще и предстоящим вечерним прогоном, генеральной репетицией. Такое беспокойство ей было знакомо по давней работе в театре, все было привычным — суета, волнение, напряжение.