— И что же бы, Валерий?
— Зашел бы перед отъездом к нему, привет бы привез… — Он с грустной улыбкой смотрел на нее. — Есть время, провожу, Маргарита Алексеевна… Кстати, вам куда?
— На трамвайную остановку.
— Не возражаете? — Гладышев руками сделал движение вперед, как бы приглашая ее, и она, повернувшись и уже шагая, подумала о том, что не так поступает, что, может, лучше было бы проститься сразу и дальше идти одной, потому что странная жалость к Гладышеву вселилась в нее и она знала, что так или иначе эта жалость откроется, скажется и он почувствует ее, потому что он уже не тот молоденький лейтенант Валерий Гладышев, а все же опытный человек, познавший жизнь, может, уже есть семья, а значит, такого человека жалостью можно обескуражить, обидеть… Гладышев шел рядом, чуточку даже позади, рассказывал со сдержанным достоинством о своей учебе в академии, о жизни, которую они, слушатели, видят, как говорят у них, «через конспекты»…
А ее теперь подмывало желание спросить — вопрос вертелся у нее на языке, — не женился ли, не обзавелся ли семьей, но она сдерживала себя: как бы не вышло бестактности. Но Гладышев словно прочитал ее вопрос и со смешком, в котором теперь прозвучала легкая ирония, сказал:
— Однако товарищи умудряются и в этой обстановке обзавестись женами, семьями — ничего не поделаешь! А я вот не сподобился. И ваши предсказания — помню их слово в слово: «еще будет своя, а не чужая любовь» — не оправдываются. Так что гадалка из вас, Маргарита Алексеевна, пока…
— Не вышла, хотите сказать? — с неподдельной веселостью, открыто взглянув на Гладышева, подхватила Милосердова: она почувствовала внезапное облегчение, точно сняли с души какой-то груз. — Ничего! Все еще будет по предсказанию.
— Посмотрим, посмотрим!
Усмешка у него всепонимающая, и Милосердова как бы сквозь нее вдруг почувствовала: он был и рад этой встрече через столько лет, и, видно, она доставила ему саднящую ожившую боль.
Неужели не забывает ее? Или пока действительно не встретил на пути ту единственную, которая бы заставила забыть все, затмила бы прошлое, сделала бы его, Гладышева, счастливым? Ей в эту секунду так захотелось, чтоб он был счастливым, что она в приливе нахлынувшей душевной щедрости сказала горячо:
— Нет, Валерий, я хочу, чтоб у вас все было хорошо! Желаю вам… Убеждена, что сбудется мое предсказание. Сбудется!
Усмешка не сходила с лица Гладышева, она стала мягче, и он качнул головой, точно отгоняя какую-то назойливую, мешавшую ему мысль.
— Спасибо, Маргарита Алексеевна. Вы жалеете меня, а человек, достойный жалости, слаб… Понимаете?
— Нет-нет! Я далека от этого, — краснея, сказала она, подумала: «Ну вот, чего боялась, то и произошло…»
Гладышев сразу посерьезнел, взглянул пристально, и то прежнее — молодое, упрямое — вновь было в этом взгляде. Спросил сдержанно:
— Вы-то сами счастливы?
— Не знаю… — Она тоже взглянула на него, надеясь увидеть, как он отреагирует на ее слова.
— Я осуждаю его, — совсем на низких тонах, видно сдерживая волнение, сказал Гладышев, — если он кое-чего не понимает… Он, что же, обет дал после смерти Валентины Ивановны?
— Не осуждайте, Валерий. Это его дело…
То ли мягкий, искренний и просительный тон ее сделал свое дело, то ли Гладышев осмысливал сказанное ею — он замолчал.
Они подошли к трамвайной остановке. Народу было много, люди толпились плотно на заасфальтированной узкой площадке. Милосердова увидела: подходил ее трамвай. На головном вагоне, вверху, в круглой фаре, будто в циклопическом глазу, желто подсвечивал знакомый номер; вагоны тоже были уже освещены и в редких сумерках светились пока неярко, тускло. Что-то беспокойное и грустное, точно от этих сумерек и от молчаливой толпы, ожидающей трамвая, коснулось Милосердовой, и, чтобы заглушить ощущение, она торопливо сказала:
— Мой трамвай. До свидания, Валерий…
— До свидания. — Гладышев будто очнулся от каких-то размышлений, и даже, как показалось, слова ее были для него неожиданными. Спросил, пожав протянутую руку: — И куда же вы после курсов?
— Куда? — Она помедлила с ответом, было лишь секундное колебание, сказать ли прямо. — Тоже туда.
— Неужели?!
Искреннее удивление, замешательство прозвучали в его вопросе. И она, отметив и удивление, и вместе радостную освещенность в выражении его лица, еще раз бросив «до свидания», заторопилась: трамвай, останавливаясь, заскрипел тормозами, и толпа пришла в движение, ринулась к распахнувшимся дверям.