В комнату он постучал, отыскав ее по овальному, из белой эмали, номерку, прилепленному вверху непомерно высокой двери, точно в десять тридцать — он даже взглянул на часы и подождал, пока золотистый волосок секундной стрелки перескочил цифру «12». В узкой комнате, довольно далеко впереди, было два стола; после сумрака коридора в плотном свете, бившем из окна прямо напротив, Коськин-Рюмин невольно прищурился. За правым столом никто не сидел, он был пустым, а за левым, низко нагнувшись над каким-то пухлым томом, видно над делом — рядом лежала стопка таких же томов, пронумерованных, с наклейками, — сидел большеголовый человек и смотрел тяжело и просто на него, Коськина-Рюмина. Да, голова у сидевшего была крупной, лоб — непомерно широким; от коротких темных волос, зачесанных просто назад, контуры головы были угловато-резкими, казалось, он с трудом держал ее на весу. Он не выглядел старым, однако относился к числу таких людей, по внешнему виду которых трудно определить возраст: то ли тридцать, то ли сорок, а может, и все сорок пять.
— Пожалуйста, товарищ Коськин-Рюмин.
Коськин-Рюмин хотел съязвить, сказать то, что крутилось на языке, — мол, долго шли к этой встрече, и он надеется, что и беседа будет тоже в соизмеримых масштабах, — однако Терехин, кивнув на стул, знакомым ровным голосом, точно на одной ноте, сказал:
— Приношу извинения, что оттягивал встречу. Понимаю, что проявлял вроде бы неуважение к печати. Но объективно ничего не мог нового сказать, а надеялся… — Он шумно вздохнул. — Сейчас тоже ничего нет нового. Впрочем, не знаю, может, вас вовсе не новое интересует по этому делу? Новое — оно, как говорят, хорошо забытое старое.
Коськин-Рюмин усмехнулся:
— Такое утверждение более чем проблематично, товарищ Терехин… Однако не в этом дело. Газета получила письмо по делу сына полковника Моренова и обязана разобраться, ответить читателям. — Взглянул в устало-тусклые глаза следователя: — И так уж повелось, по многолетним выработавшимся нормам — советские учреждения способствуют представителям газет в исполнении их миссии…
Отметил: в глазах следователя взорвалась буря, вмиг смешав и безразличие и апатию, они стали жестче, налились загустелой оливковостью, — выходит, до этого был просто щит, была маска! Терехин отчужденно, с плохо скрытой холодностью, веско ответил:
— Видите ли, газетчики — все ли уж, не знаю — восполняют нехватку фактов эмоциями. А это опасно. Это вредит делу. Скажу прямо, статья вашего коллеги Половинкина больше принесла вреда, чем пользы. Считайте, что оттяжка встречи с вами не беспричинна…
«Да, ясно, ясно!» — хотелось бросить Коськину-Рюмину, но верх взяло профессиональное любопытство, и он спросил, чем же вредна статья «Накипь». Подумал, что Терехин — орешек крепкий, неподатливый, не очень-то принимает удары, сразу дает сдачи…
— Чем? — Следователь, как показалось Коськину-Рюмину, опять вошел в свою прежнюю роль, в глазах вновь явилась знакомая печаль. — Преждевременными выводами, опрометчивыми суждениями, а значит, хотим мы того или нет, вред этот умножается, усугубляется в общественной реакции. Усложняется и без того трудное расследование — мы ведь тоже не под стеклянным колпаком, и мы получили то же самое письмо жильцов…
Он помолчал, словно выдохся, устал и делал передышку. Молчал и Коськин-Рюмин, уловив искренность в словах следователя, и чувствовал: теперь не надо задавать вопросов, Терехин сам, без «наводящих», продолжит разговор. Возникло и еще одно ощущение: у следователя произошел перелом в отношении к Коськину-Рюмину, перелом в его пользу.
— Да, письмо мы тоже получили, — ровно, в прежней интонации сказал Терехин, — оно ничего, конечно, не прибавляет и не проясняет. Эмоции. Хотя эмоции подстегивают, рождают побудительные мотивы — в этом, конечно, их польза… — Он шевельнулся за столом, опять вздохнул, сдержанно, но тяжко, словно его что-то угнетало. — А фактов нет. И вас сегодня попросил, — может, интересно будет, проверяю еще одну версию. Будет отец, вот в одиннадцать часов…
— Отец? Полковник Моренов? — забеспокоился Коськин-Рюмин.
— Да.
— А мое присутствие? Не будет ли оно бестактным?
— Скажем: вы ко мне по этому же делу пришли, задержались, и если он не возражает…