«Весь народ встретил весть о взятии Старого города с затаенным дыханием, и у многих даже слезы навернулись на глаза, — сказал начальник генштаба. — Молодые сабры, к тому же солдаты, не расположены к сентиментальности и стыдятся проявлять ее на людях. Однако тяжкий труд войны и предшествовавшая ей тревога, осознание своей миссии освободителей и выпавшее на долю бойцов прямое соприкосновение с трудной историей еврейского народа, очевидно, сломали скорлупу жесткости и стыдливости и высвободили целые потоки чувств. Парашютисты, взявшие Стену, плакали, прислонившись к ней. Это символично. И это редчайшее явление, пожалуй, не имеющее прецедента в истории всех народов…
И еще: хотя победное торжество охватило весь народ, мы тем не менее все определеннее наталкиваемся на неожиданное явление в среде самих бойцов. Они не в состоянии отдаться радости всем сердцем, к их торжеству примешивается немалая толика потрясения и горечи. Есть и такие, кто не испытывает никакого торжества вообще. Дравшиеся на переднем крае воочию увидали не только сияние победы, но и во что эта победа обходится. Рядом в лужах крови погибали друзья. Глубоко ранила многие сердца — я знаю это — и страшная цена, заплаченная врагом. В еврейском народе никогда не существовала привычка наслаждаться военными победами, возможно, поэтому это событие и воспринимается им со смешанным чувством».
Весть об освобождении Иерусалима достигла не одного только фронта: она проникла и в тюрьму Эль- Маза в Египте, в которой находились в заключении люди-амфибии и летчики, взятые в плен в первые дни войны при выполнении заданий в глубине вражеского тыла и во время бомбардировок. Из ограниченной информации, полученной ими до плена, они могли составить себе некоторое представление о победе на египетском фронте. Что касается иорданского и сирийского фронтов, то тут было полное отсутствие сведений, не помогли и полученные позднее письма из дому. Письма эти (в одном из них попытались намекнуть на происшедшее, использовав уменьшительное слово «стенушка») вызвали в «израильской колонии в Каире» лишь споры и недоумение. «Стенушка» так и осталась нерасшифрованной…
Спустя несколько недель в тюрьму Эль-Маза на имя одного из пленных прибыла посылка от родителей. Она была завернута в обрывок израильской газеты, на который поначалу никто не обратил внимания. Посылку вскрыли, а газетный обрывок был отправлен в мусорный ящик. Позднее другой пленный, проходя мимо ящика, неожиданно заметил в нем что-то, чего он никак не ожидал увидеть в египетской тюрьме. Он нагнулся, поднял скомканную газету, расправил обрывок и, к своему удивлению, увидел часть столбца из газеты «Давар» от 18.6.67. То была всего-навсего внутренняя полоса без особых новостей, но на полосе имелся снимок Западной стены в сопровождении нескольких деловых строчек по поводу споров, идущих в стране, как следует поступить со Стеной. Остальное заключенным Эль-Маза было уже само собой понятным.
«Мы были от радости хмельными, — рассказал после возвращения один из них, — но, конечно, тюремщикам старались этого не показывать».
Вернемся, однако, ко дню освобождения Старого города и вести об этом, долетевшей и до Эль-Ариша, где в это время находилась создательница «Золотого Иерусалима» Нооми Шемер, участвовавшая в концертах военного ансамбля на передовой.
Время было вечернее, сгущались сумерки. Группа артистов сидела возле памятника, поставленного египтянами на окраине Эль-Ариша в ознаменование синайской «победы». Среди них была и Нооми. На горизонте гулко рвались снаряды. Темнота то и дело разрывалась вспышками огня. Оставалось лишь надеяться, что солдаты выйдут благополучно из боя за город.
В семь часов вечера кто-то включил приемник. Шла передача, описывающая вступление парашютистов на площадку перед Стеной. Все умолкли. «Никто не проронил ни слова, — говорит Нооми, — до того все мы были взволнованы». Неожиданно она услышала, что парашютисты перед Стеной поют ее песню как боевой гимн.
Вокруг еще слышался гул орудий, раздавалась стрельба, пролетали самолеты. Нооми слышала лишь пение солдат. Это было как будто в сновидении. Чувство безграничного счастья затопило ее, — после такого не страшно даже умереть.