Перед тем, как офицеры, распрощавшись с Моти, отправились в свои части, к нему подошел один из ротных командиров по имени Замуш и попросил у комбрига пообещать ему, что, если предпримут наступление на Старый город, его рота непременно пойдет на штурм Храмовой горы и Стены Плача.
Замуш просил об этом потому, что был единственным религиозным среди офицеров командования бригады. Несколько лет назад он демобилизовался в звании командира парашютной роты. Между демобилизацией и призывом на войну он учился в иерусалимской ешиве. Тогда-то он полюбил Иерусалим и издали — Старый город. Он часто приходил на границу с биноклем и часами рассматривал места, на которые никогда не ступала его нога. По возвращении домой он по памяти делал маслом зарисовки святых мест и присоединял к своим эскизам десятки карт и планов Нового и Старого Иерусалима, которые знал наизусть.
Когда он услыхал о возможности овладения Старым городом, он весь загорелся. «Я считал, — говорит он сегодня, — что тот, кто первым достигнет Стены Плача, чтобы вернуть ее после тысячелетий заброшенности, обязан понимать ее религиозный смысл и значение для народа Израиля. Мне казалось, что тот, кто овладеет Стеной, должен уметь молиться у ее подножия, чтобы осмыслить связь веков.
Я мечтал стать тем, кто вновь восстановит эту связь. Для меня это больше, чем надежда, выше высочайшей мечты».
Моти торжественно пообещал Замушу, что он будет тем, кто первым подойдет к Стене — если только последует приказ на штурм Старого города.
В 8 вечера генерал Наркис выехал из своего прежнего командного пункта в Иерусалим на встречу с Моше Даяном. В Кнесете Даян должен был в этот день на специальной церемонии дать присягу в качестве министра обороны, а теперь хотел получить от Нар- киса полный отчет о положении в иерусалимском секторе. По дороге в Иерусалим Наркис успел увидеть обозные части бронетанковой бригады Ури Бен-Ари, которая в то время уже атаковала опорные пункты Абдель-Азиз, Радар и Бет-Икса. Ему также повстречались жертвы обстрела Иерусалимского коридора — их везли санитарные автомобили в больницу Хадасса. Дорога была забита машинами, образовалась пробка. Наркис двинулся в объезд и, когда, наконец, добрался до Кнесета, там было почти пусто. Даяна уже не было.
В 8.25 генерал Наркис встретился с Моти, который изложил ему план наступления на иорданский Иерусалим. «Пойдем в атаку в полночь», — сказал Моти. Наркис одобрил план и время операции, и Моти отправился в дом Эвелин де Ротшильд для согласования его с командирами Иерусалимской бригады. Первым был вопрос о снаряжении и боеприпасах. Большая часть его бригадного снаряжения осталась на аэродроме, и пока он не имел разрешения воспользоваться им (никто не предполагал, что война окончится к концу недели). К его просьбе отнеслись с большой отзывчивостью, хотя те, с кем он имел дело, тоже только собирались вступить в войну и не знали, что и сколько им потребуется завтра.
После этого Моти пошел в здание Гистадрута и согласовал с командиром Иерусалимской бригады полковником Амитаем тактические действия полков и артиллерийскую поддержку, на которую они смогут рассчитывать. Оттуда он вернулся в штаб на улице Цфания, где стал ждать своего заместителя Мойшеле, вызванного в Бет-Хакерем для организации сил бригады и завершения ее оснащения. Пока он ждал, ему представилась превосходная возможность позвонить по телефону.
Набрал номер 419040.
Громкий звонок прорезал тишину маленькой виллы, в которой осталась его жена Рита и трое маленьких детей. По сравнению с утром настроение Риты переменилось. То, что наконец началась война, несколько сняло нервное напряжение ожидания. Но неожиданный звонок ее напугал. («Хоть бы это был звонок, обещанный Моти. А вдруг, это кто-нибудь другой — хочет сообщить, что с ним что-то стряслось?»).
— Рита? — произнес полковник.
— Да! — сказала она срывающимся голосом, не справляясь с волнением. — В известиях услышишь об обстреле Тель-Баруха. Я с детьми чувствую себя хорошо. За нас не волнуйся!
— Рита, я говорю из Иерусалима.
— ???
— Я в Иерусалиме!
Она была сбита с толку. «Это тот самый звонок, что ты мне обещал?» (В ночь, когда они простились, он обещал ей позвонить перед десантным вылетом в
— Да! Я в Иерусалиме.
Она поняла смысл его лаконичных слов — большего по телефону нельзя было сказать — и перестала теперь бояться. По пути в убежище она увидела снопы огня, взлетавшие в темноте в направлении Калькилии, и подумала: «Вот оно. Будь что будет, Моти должен воевать. Какая глупость была молиться, чтобы война прошла мимо него. Если б это случилось, он вернулся бы сломленным и потерявшим веру в себя. Это лежало бы у него на совести всю жизнь. Раз я вышла за него замуж, я обязана понимать, что война — часть его существа. Я не могу хотеть, чтобы это было иначе. Я должна примириться с тем, что он живет в условиях постоянной опасности».