Я достал из кармана покорёженный диктофон. Мой старый, верный спутник. Потрескавшийся экран, но кнопка записи ещё работала.
Я поднёс его к лицу Стагниса. Смотрел ему прямо в глаза. В это бездушное зеркало бывшего товарища.
— Последняя формальность, Илья Андреевич. — Мой голос звучал глухо, но отчётливо. — Вы признаете, что именно вы организовали покушение на императора Петра Николаевича, также известное как Трагедия на Ладоге?
— Ну вот и все. — Я выключил диктофон и сунул его во внутренний карман куртки.
Голоса на берегу сливались в гул, но один прорезал туман боли и усталости ярче остальных:
— Нашел!
Кричал Аполло.
Я поднял голову, будто сквозь толщу воды, и увидел, как он остальные бросились к дальним катерам, где возле одного из них Безбородко размахивал руками и даже повесил «Люмен», чтобы ребятам было проще сориентироваться.
Свет заклинания дрожал в его руке, освещая мокрый пирс и небольшой катер, качавшийся на малых волнах. Я с трудом поднялся на ноги, в последний раз провёл ладонью над грудью Стагниса. Его эфир угас, сердце затихло.
— Быть может, хоть теперь ты обретешь мир. Брат в одном мире и враг в другом.
Я направился прочь. С усилием, с хрустом в коленях. Ноги гудели так, внутри всё горело — эфирные каналы становились нестабильными из-за недостатка энергии. Каждый шаг отдавался болью. Но я шел. Сперва по пирсу, затем по песку, который предательски сыпался под ногами, будто хотел утянуть меня вниз. Потом снова доски. Катер.
К тому времени у дверцы каюты уже столпились мои люди. Аполлон взмахнул рукой, и с его ладони сорвалось заклинание
— Все назад!
Он ударил. Концентрированная стихия ветра коротким и резким рывком выбила дверь каюты.
Первым внутрь влетел Феликс — никто не препятствовал обезумевшему от волнения брату. И почти сразу же выскочил обратно с Идой на руках. Её каштановые волосы стекали тяжелыми волнами плечам, глаза были полузакрыты. Ресницы дрожали. Казалось, она в забытьи. В одном только платье, босая, бледная, как снег.
Феликс опустился на колени, прижимая её к себе.
— Она… — хрипло сказал он и поднял глаза на меня. — Что этот урод с ней сделал⁈
Но лица вокруг меня уже изменились. Те, кто был чувствителен к аномальной энергии, не могли не уловить исходившего от девушки фона.
Лева, подбежавший первым, сделал резкий жест, замер. Затем Тамара метнулась вперёд, попыталась провести диагностику, но отпрянула, словно обожжённая.
— Она фонит, — прошептала она. — Очень сильно… Я не смогу… это слишком.
— Дай мне попробовать.
Лева присел рядом, вытянул руки. Его пальцы затрепетали, свет эфира вспыхнул между ладонями. Я видел, как он пытался оттягивать на себя тяжёлую, вязкую энергию. Его затрясло. Пот потёк по вискам. Он стиснул зубы, но через несколько секунд рухнул набок.
— Прости, — выдохнул он. — Не тяну. Она… заражена слишком глубоко. Моего сапфира не хватит…
Феликс сжал её крепче, заскрипел зубами. Его руки вспыхнули светом, он попробовал вытянуть энергию, как делал не раз. Но даже его собственный эфир взбунтовался. Я видел, как он пошатнулся, схватился за грудь.
— Да чтоб тебя, Ида, ты же… ты же не могла… — Его голос сорвался на крик. — Сделай что-нибудь, Алексей!
Я уже был рядом. Рухнул на колени, отодвинул Феликса и положил руку ей на грудь. Тепло. Сердце едва билось. Но эфирные каналы… Они были исковерканными. Переполнены токсичной аномальной энергией. Как ручей, в который вылили цистерну кислоты.
— Толстой ввёл ей двойную дозу того препарата с аномалией, — глухо сказал я. — Она еще держится, это хорошо. Но едва-едва. Даже если вытянуть это… не факт, что её тело справится. Но я попробую.
— Нет! — Лева протянул руку. — Алексей, ты сам еле на ногах стоишь. Дай мне… я попробую снова. Или… лучше отвезём ее в Академию, в Спецкорпус. Немедленно! Заболоцкий…
— Не довезем, — отрезал я. — Ей осталось несколько минут. Все отойдите. Феликс, ты тоже.
Я сомкнул ладони над ее телом. Закрыл глаза. Начал вытягивать.
Энергия пошла. Рваная, как колючая проволока, рвущая эфирные каналы и на моих руках. Меня бил озноб, глаза застилал белёсый туман. Каждый сантиметр энергии, вырванный из неё, оставлял внутри меня клок боли. Одно дело поглощать излишки Искажения в нормальном состоянии, другое — когда сам должен был помереть от перегрузки.
— В нас с ней течет кровь Романовых, — прохрипел Феликс. — Она должна… должна быть чувствительна… Ее тело должно справиться…
Он пытался себя утешить. Я знал. И знал, что вера не вытянет эту боль. Только воля.