С этими словами Штольцберг хлопает в ладоши и разводит руки в стороны, мол, путь открыт.
Я от него отворачиваюсь. Закрываю глаза, чтобы собраться. Мысленным взором переношусь в галерею храма творцов, рассматривая каждый портрет писателей, глядящих с белокаменных стен на меня с укором, с мольбой, с немой просьбой. Останавливаюсь перед лицом Томми. Моего болезного, израненного Томми, в чьих серых глазах сверкает надежда.
«Прощай, добрый друг, - обращаюсь к нему. - Рано или поздно мы с тобой встретимся. Но ты умер не зря. Теперь моя очередь.»
Эмоции бьют через край, и я чуть слышно начинаю шептать:
- Алекс Брук... Дэвин Норт... Марина Польских...
Дыхание немного сбивается, зато голос становится громче, уверенней:
- Катарина Фитцбрихт... Дик Браун... Хизел Ленси... - Я открываю глаза и сосредоточенно гляжу на чашу, в то время, как в душе разворачивается настоящая буря. - Ирина Лефанова... Александр Попов... Эрни МакМэллан...
Я дрожу, то ли от боли и скорби, то ли от того, что отдаю словам всю себя. Каплю за каплей.
- Сара Бернар... Полина Ковальских... Элизабет Гюнтер...
Я не говорю, я кричу, представляя каждого творца, отдавшего свою жизнь за Эдем. Господи, как же их было много! Но мне нужно назвать хотя бы часть. Это несложно для той, кто столько времени провела в галерее.
- Делия Кларк... Патрик Робинсон... Жюльен Мартен... Ильза Леман...
Меня уже всю трясёт, голова раскалывается, но слова слетают с губ сами собой, фамилия за фамилией. И хрустальная чаша начинает понемногу наполняться.
- Эмилия Шульте... Зои Гамильтон... Алисия Блэк...
Лоб вспотел, сосуды в глазах потрескались, а из носа потекла струйка горячей густой крови, но я не обращаю на это внимание, продолжая выплетать формулу материализации:
- Клара Шнитке... Артур Долохов...
- Замечательно, Карина! Продолжайте! - восторженно выкрикивает Штольцберг и тут же осекается, прикрывает ладонями рот, боясь помешать.
А я уже ощущаю, как что-то важное, то, что составляет саму суть меня, покидает моё тело... Но всё равно продолжаю страстно кричать. Я обязана создать то, что задумала. А дальше. Мне уже всё равно.
- Марианна Штольцберг... Томас Лайвли... - с болью и горечью выдыхаю я, а затем, замечаю, что чаша уже наполнилась наполовину розовым маслянистым веществом, и добавляю спокойнее: - Кристофер Нолланд...
Я останавливаюсь. Но не расслабляюсь: надо удержать результат.
- Поздравляю, Карина! - аплодирует мне Штольцберг. На лицах писателей застыло выражение недоумения, изумления. Их глаза широко распахнуты, рты приоткрыты. - Какой невероятный триумф! Неужели вы сумели понять, что такое эфириус?
- Да, - отвечаю я.
Штольцберг вопросительно вскидывает брови.
Губы еле шевелятся, голос дрожит, меня всю трясёт от перенапряжения, но я отвечаю:
- Трепетная душа творца, исполненная мечтаний и надежд. Вот что такое эфириус. Его невозможно создать, можно только отдать. Добровольно и бескорыстно.
Лицо Штольцберга озаряет догадка. В серых глазах вспыхивает страх, и я, не мешкая ни секунды, сиплю:
- Кара Грант!- и мысленно представляю то, что на самом деле хочу сотворить. Никаких слов
- одни эмоции и воображение.
В этот момент розовое вещество в пробирке начинает медленно превращаться в чёрное.
- Остановите её! - кричит Штольцберг и кидается ко мне, прежде охраны, но я оказываюсь проворней и толкаю ногой стол.
Он падает на пол, переворачивается. Хрустальная чаша с чёрным веществом разбивается вдребезги, и из неё вытекает тёмная маслянистая жидкость, которая, испаряясь, превращается в золотую пыльцу. Я скатываюсь с кресла. Меня всю трясёт, а изо рта начинает вытекать розовое вещество. Конец близок.
Из последних сил поворачиваю голову вправо и вижу, что цвет содержимого склянок в шкафах тоже начал меняться.
Получилось!
- Что ты создала?! - кричит разъярённо Штольцберг, подскакивая ко мне, хватая за платье, начиная трясти.
Я нахожусь на грани жизни и смерти, но всё же улыбаюсь и мысленно говорю: «То, что вас остановит, Фредерик. Больше ни один писатель в Эдеме не умрёт ради эфириуса. Теперь от него не будет проку».
Я шевелю губами, пытаясь ответить, но не успеваю вслух произнести ни слова, потому что в этот момент зеркало разлетается вдребезги. Из образовавшейся дыры вырывается несколько теневых тентаклей. Один из них отшвыривает от меня Штольцберга. Другой - охрану. Но их и без того будто коротит. Третий тентакль выстреливает в Торнтона, и я вижу, как Лана с восхищением, недоверием смотрит на Шона. Потом ухмыляется, обращается к Берду:
- Штольцберг твой! - и поворачивается к Ирене, которая растерянно хлопает ресницами, приоткрыв рот.