Мы миновали повороты, поднялись по узкой, словно горло кувшина, лестнице. Галерея сузилась, тишина стала плотной, зловещей. У дверей других апартаментов стояли те же безликие статуи в ливреях. Но теперь я видела всю сеть: у каждого стратегического изгиба, в каждой нише — гвардейцы. Не солдаты, что привезли меня, а идеальные солдатики короля в парадной форме, белых перевязях, париках. Безжизненные. Но их коллективный взгляд, невидящий и всевидящий одновременно, сковывал. Не часовые — вершители незримой решетки. Моя золотая клетка уже опутана колючей проволокой взглядов.
Наконец, капитан остановился перед высокими, тяжелыми, как ворота крепости, двустворчатыми дверьми из темного дерева с золочеными вензелями. Вензелями, что могли стать моей эпитафией. Рядом — слуга, лицо — маска из желтого воска, глаза — щелочки бездны.
«Ваши покои, мадам графиня,» — полупоклон капитана был отточенным механическим движением. «Ансельм к вашим услугам.» Слуга склонился, поклон был глубок, но в нем не было ни капли жизни, лишь отработанный ритуал. «Багаж доставят. Если потребуется что-либо…» Он запнулся, слова вязли, как в паутине. «…Ансельм передаст. Или можно обратиться к дежурному офицеру гвардии в конце галереи. Он всегда на посту.»
Всегда. Ключевое слово. Не капитан, но его цепной пес — в двух десятках шагов. Формально — для помощи. По сути — оконечность кнута короля. И Ансельм… Безгласный страж или ядовитый паук, плетущий донос?
«Благодарю, капитан,» — мой голос звенел ледяным хрусталем, я поймала его взгляд. В серых глазах мелькнуло что-то человеческое — искра боли, стыда? — и тут же погасло, задавленное приказом. «Вы безупречно исполнили свой долг.»
Он поклонился чуть глубже, будто пытаясь скрыть лицо. Его взгляд на миг прилип к моему — смесь восхищения и горького понимания своей роли. «Желаю вам спокойной ночи, мадам графиня.» Он резко, почти срываясь, повернулся и зашагал прочь. Звон шпор по паркету — мерный, неумолимый отсчет шагов к свободе, от которой меня отрезали. Звук таял, поглощаемый ненасытными стенами Версаля. У поста офицера он коротко бросил приказ, указав рукой на мою дверь. Приказ об охране. Приказ о неволе.
Я обернулась к дверям. Ансельм уже распахнул створку, черный провал на фоне темного дерева. Мари и Колетт жались друг к другу, глаза — полные страха блюдца в бледных лицах.
«Войдем,» — сказала я. Голос звучал спокойно, как гладь озера перед бурей. Я переступила порог.
Холод. Он ударил в лицо, несмотря на жалкий огонек в камине. Просторный салон высосал последние остатки тепла. Высокие потолки давили. Огромные окна отражали не парк, а черное зеркало ночи и мое собственное, затерянное отражение. Роскошная мебель — чуждая, выставленная напоказ. Бархат кресел кололся, золоченые консоли слепили пустотой. Огромное зеркало поглощало свет и могло поглотить душу. Все сияло стерильной чистотой и дышало могильным холодом. Запах воска, краски и вековой пыли, въевшейся в самые камни. Это был не дом. Это был склеп, обитый бархатом.
«Золотая клетка». Мысль прошила мозг ледяной иглой. «Добро пожаловать в твой гроб, Елена. Под присмотром самого Короля-Солнца.»
Я сделала шаг, звон каблуков по паркету — звук одинокой капли в бездне. Мари и Колетт прилипли ко мне. Ансельм бесшумно закрыл дверь. Гулкий, окончательный щелчок замка прогремел, как залп. Стальные засовы скользнули на место где-то в толще стен.
Свобода была мертва. Задушена в колыбели Версаля. Теперь предстояло выжить. Пролезть меж зубцов королевской ловушки. И выиграть. В игре, где ставкой была жизнь, а единственным правилом — воля того, кто уже запер дверь.
Глава 9: Первый Ход в Версальской Партии
Ночь в Золотой Клетке прошла тревожно и безрадостно. Каменные стены, несмотря на роскошные гобелены, дышали холодом и отчуждением. Я ворочалась на огромной кровати под балдахином, пытаясь уловить в темноте знакомые очертания — тень Лео, тепло его рук, обещание, скрытое в линиях губ… Но сны были обрывочными, как дым, а пробуждение — резким и горьким. Я была одна. Заперта. Окна апартаментов выходили на строгие партеры Версальского парка, сейчас окутанные утренней дымкой. Вид был безупречным, безжизненным и таким же отстраненным, как взгляд Ансельма, подавшего утренний шоколад.
Мари и Колетт, бледные, но старающиеся быть полезными, помогли мне одеться. Я выбрала платье глубокого синего оттенка — цвет верности, цвет моря, что отделяло меня от Лео. Оно было скромным по версальским меркам, но безупречно сшитым. Мой доспех. Моя декларация.