Я запрокинула голову, заставила наши взгляды встретиться. Сквозь пелену слез, сквозь зеркальный страх в его глазах, я вдохнула в себя всю свою решимость, всю ту безумную силу, что помогала в Версале. «Ты вернешься. Должен вернуться. Я буду ждать. Здесь. В нашем доме.» «Наш дом». Произнести это было и сладко, и горько до слез. Это был мой щит, мой обет.
«Он вернется. Должен». Клятва, прочитанная в его взгляде, стала моей опорой. Наш поцелуй… Не пламя страсти, а прощальная нежность, пропитанная горечью до самого нутра. Соль моих слез на его губах. Отчаяние. Обещание, высеченное в этом прикосновении. Мольба: «Останься живым». Я впитывала каждую долю секунды: твердость его губ под моими, трепет его пальцев на моей щеке, родной, неповторимый запах его кожи — дубление, лошадь, он. Это был мой талисман. Заклинание, которое должно было защитить его вдали и вернуть обратно. Ко мне.
Но слова и слезы… они были лишь каплей в море ледяного ужаса, затопившего душу. Горечь разлуки, страх перед бездной, куда его увозили, ужас, что его отнимут навсегда… все это клокотало внутри, требуя выхода. Любовь, только что расцветшая пышным цветом и уже обреченная на ледяную зиму, кричала. Мы заперлись в наших покоях. Отгородились от мира, ставшего вдруг жестоким и чужим. Но тишина была невыносима. Нам нужно было пламя, чтобы сжечь эту боль, хотя бы на время.
Тот вечер, та глубокая ночь… Стены шато растворились. Не было Версаля с его интригами, не было Венеции с ее угрозами, не было завтра — этого чудовища, поджидавшего за порогом. Был только он. Только я. И неутолимая, яростная потребность чувствовать, принадлежать, слиться воедино здесь и сейчас, пока время-палач не вырвало нас из объятий друг друга. Это не было продолжением первой нежной ночи. Это был шторм. Пожар, охвативший душу. Вихрь отчаяния и страсти, сметающий все на пути. Каждое прикосновение его рук — крик против несправедливости судьбы. Каждый поцелуй — отчаянная попытка остановить бег времени. Каждое сближение — мольба сплавиться так прочно, чтобы никакая королевская воля не смогла нас разорвать. Мы говорили телами на языке, понятном только нам двоим: язык обжигающей тоски, безумной нежности и хрупкой, как паутина, надежды, что эта связь, эта близость переживет разлуку. Будущее было запретной темой. Только наваждение настоящего. Только этот огненный круг, где мы теряли счет времени, не чувствовали усталости, отдаваясь друг другу без остатка. Каждое мгновение я ловила, как утопающий соломинку, боясь, что это — последнее. Последний взгляд. Последний вздох. Последнее ощущение его.
Утро. Рассвет застал нас в молчаливых объятиях, измученных, опустошенных до самого дна, но… странно спокойных в самой сердцевине. Казалось, мы выжгли всю боль пламенем ночи, оставив только эту тихую, жгучую уверенность: «Мы — одно целое. Навеки. Никакая разлука не изменит этого».
Потом — порог. Последний поцелуй. Горький, как полынь, пропитанный солью моих слез. Он держал мое лицо в ладонях, его взгляд впивался в меня, словно пытаясь запечатлеть каждую черточку, каждый блик света в моих глазах, вдохнуть запах моей кожи, смешанный с его собственным. Чтобы пронести это с собой. Через все преграды. Через всю боль.
«Елена…» — его голос снова дрогнул. Он собрался с силами. «Не выходи. Не смотри. Пожалуйста.» Его глаза умоляли. Я понимала. Ему было невыносимо думать, что я увижу его удаляющуюся фигуру, что этот образ будет терзать меня дни и ночи напролет. Его страх за меня. «Обещай. Останься здесь. В нашем доме.»
Я кивнула. Губы предательски дрожали, но я сжала их до боли. Взглядом я сказала ему все, что не могла выговорить: «Иди. Я буду ждать. Всегда».
Только тогда его руки разжались. Только тогда он повернулся и пошел вниз. Каждый его шаг по лестнице отдавался во мне глухим ударом, как будто он наступал мне прямо на сердце. Я знала — в кармане его камзола лежал мой платок. Пропитанный слезами и духами. Мой след. Я представляла, как он сжимает его так, что ногти впиваются в ладонь. Пусть боль напоминает. Пусть запах жасмина ведет его обратно.
Я не вышла. Не подошла к окну. Сдержала слово. Стояла посреди комнаты, слушая, как внизу цокают копыта, как скрипят колеса кареты. Звуки удалялись. С каждым мгновением тишина в шато становилась громче, тяжелее, невыносимее. Мир за окном померк, стал плоским и бесконечно пустым. Без него.
Когда последний звук затих вдали, я подошла к балкону. Там никого не было. Он уехал. Я была одна. И только тогда, когда его уже не было видно, когда не было нужды быть сильной для него, я позволила волне нахлынуть. Руки снова вцепились в перила, уже теплые от утреннего солнца. Тело сковала новая, сокрушительная дрожь. Горькие, соленые слезы хлынули потоками, беззвучными рыданиями сотрясая все существо. Боль была огненной, рвущей изнутри. Страх за него — холодной змеей, обвившейся вокруг сердца.