«Абсолютно, ваше сиятельство», — она, не моргнув, смотрела мне в глаза. — «Как тогда. Все будет сделано. Никто не узнает.»
Я больше не могла сопротивляться. Ни ее настойчивости, ни обстоятельствам. Я тяжело вложила письмо в ее протянутую ладонь. Ее пальцы сжались вокруг него крепко, точно так же, как сжимали тот сверток со спасением — завещанием Гаспара.
«Благодарю тебя, Мари», — прошептала я, и в этих словах была не только благодарность, но и мучительная тревога, и просьба о прощении. — «Ради всего святого… будь осторожна.»
«Я обещаю, ваше сиятельство», — так же тихо, но с непоколебимой уверенностью ответила она, спрятав письмо в потайной карманчик своего передника. Она кивнула, и в ее взгляде читалось: «Доверьтесь». Исчезла бесшумно, оставив меня не только со страхом и слабой надеждой, но и с гнетущим чувством, что я, защищая себя, снова толкаю в бездну ту, кого поклялась оберегать.
«Ваше сиятельство? Письмо.»
Голос Жизель заставил меня вздрогнуть. Я даже не слышала, как она вошла. В ее руках был небольшой конверт.
«Кто?» — спросила я, голос звучал чужим, осипшим от слез.
«От мадам Клеменс, ваше сиятельство. Из Трувиля.»
Клеменс. Луч света в этом мраке. Женщина с удивительно добрым сердцем, принявшая как родную маленькую Лисбет, ту самую девочку, которую мы подобрали с ней. Ту, что смотрела на мир огромными, испуганными глазами сироты. Я отправила их обеих на море полгода назад — Клеменс нужна была передышка, а Лисбет — морской воздух для здоровья.
Я почти выхватила письмо. Дрожащими пальцами разорвала сургуч. Знакомый, аккуратный почерк Клеменс:
«Дорогая Елена!
Пишу со смешанными чувствами. Сердце рвется поздравить тебя с долгожданным счастьем — твоим браком с графом! Знаю, как ты его ждала, как любишь его. Новость достигла нас здесь, в Трувиле, и я так рада за тебя! Но, увы, радость омрачена…
Наша милая Лисбет слегла. Сильная лихорадка, кашель. Врачи говорят, ничего критичного, но пугают осложнениями, велят беречь, никуда не вывозить в ближайшие недели. Мы заперты здесь, как в золотой клетке у моря.
Мы безумно огорчены, что не успеваем на твою свадьбу! Представляю, как ты прекрасна в подвенечном платье… Как счастливы вы с графом должны быть! Прими наши самые искренние поздравления и пожелания бесконечного счастья, любви и благополучия в вашем новом доме. Пусть каждый ваш день будет наполнен радостью и взаимопониманием.
Как только Лисбет окрепнет, и врачи разрешат путь, мы немедленно выедем обратно в Париж! Жду не дождусь обнять тебя и лично разделить твою радость.
Твоя любящая Клеменс.
P.S. Лисбет шепчет тебе «спасибо» и целует крепко-крепко. Выздоравливает медленно, но верно.»
Слезы снова навернулись на глаза, но теперь — иного свойства. Теплые. Горько-сладкие. Они не знали. Не знали, что свадьба уже позади. Что вместо начала счастья — разлука и королевская опала. Что наш «новый дом» опустел в первый же день. Клеменс писала о радости, о свете, а я держала в руках письмо, пропитанное морским ветром и заботой, сидя в холодной тишине шато, где витал лишь призрак счастья и запах страха.
Лисбет болеет. Сердце сжалось от новой тревоги. Моя маленькая, храбрая девочка. Ее смех, ее доверчивые глаза… Я так хотела бы обнять ее сейчас. Уткнуться в ее детские волосы, почувствовать это чистое, беззащитное тепло. Но они далеко. И в безопасности. Пока.
Я перечитала письмо еще раз. Ее наивные пожелания счастья казались жестокой насмешкой судьбы. «Пусть каждый ваш день будет наполнен радостью…» Первый же наш совместный день стал днем разлуки.
Отвечать? Объяснять? Нет. Мысль была ясной и холодной. С такой почтой, с таким вниманием королевских шпионов к моей персоне, письмо почти наверняка будет перехвачено. Оно не дойдет. Или дойдет, но, прочитанное чужими глазами, станет еще одним козырем против меня, против Лео. Пусть пока Клеменс и Лисбет живут в своем иллюзорном мире счастливой невестки. Пусть верят в нашу свадебную радость. Это будет их защитой. И моей — тоже. Чем меньше они знают, тем безопаснее для них.
Я аккуратно сложила письмо. Оно пахло солью и надеждой. Такой далекой, такой несбыточной здесь и сейчас. Я прижала его к груди, туда, где билось израненное сердце. Оно было моей единственной ниточкой к нормальности, к той жизни, где были лишь заботы о здоровье ребенка и планы на возвращение домой.
Тишина снова сгустилась вокруг, но теперь она была иной. Не просто пустота после его ухода. Это была звенящая тишина. Тишина затишья. Предвестник бури.