Я подошла к окну. Парк шато лежал в знойном мареве. Ни души. Ни звука. Слишком тихо. Слишком спокойно. Как перед ударом молнии.
«Следующий шаг будет за мной», — пронеслось в голове с ледяной ясностью. Вызов. Версаль. Король.
Я сжала кулаки, чувствуя, как под слоем тоски, страха и усталости начинает пробиваться что-то твердое. Что-то холодное и острое, как клинок. Решимость. Страх за него, за Лисбет, даже за Клеменс — все это сплавлялось в единый слиток: Выстоять.
Я не знала, что меня ждет. Не знала, хватит ли сил. Но знала одно: король просчитался, думая, что сломит меня разлукой. Он отнял мое солнце. Но даже в кромешной тьме можно найти точку опоры. И этой точкой была я сама. Его Елена.
Тишина звенела в ушах. Гроза приближалась. И я ждала. С письмом Клеменс в руке — крошечным напоминанием о том, что где-то еще есть любовь и надежда, — и с ледяным комом страха в груди. Ждала первого раската грома. Первого шага королевской мести.
Глава 3: Тяжесть бытия и маленькие светочи
Ночь была не ночью. Она была долгим, мучительным бдением под бархатным пологом темноты. Я лежала, уставившись в потолок, который тонул в тенях, как и мои мысли. Каждый удар моего сердца отдавался тревожным эхом: где он? Добрался ли до Парижа? Жив ли? Грохот карет за окном заставлял вздрагивать — не его ли возвращение? Безумная надежда тут же разбивалась о камень реальности. Тоска, острая и физическая, сжимала мое горло, разрывала грудь изнутри. Как же безумно не хватало в этом веке сотового телефона! Одно нажатие кнопки — и голос, живой, теплый, развеял бы этот кошмар неизвестности. Но вокруг была лишь гнетущая тишина шато, ставшего вдруг чужим и слишком большим. Пространство кровати, еще хранившее едва уловимый запах его одеколона и тепла его тела, теперь казалось ледяным и безмерно пустым. Я машинально протянула руку, коснувшись холодной простыни на его месте, и резкая волна горя снова накрыла с головой, заставив сжаться в комок под одеялом.
Утро не принесло облегчения. Оно пришло серым и тяжелым, как свинцовая плита, придавившая сознание. Мысли вихрем носились у меня в голове, сталкиваясь и не находя выхода: угрозы короля, письмо к тетке (дошло ли?), уязвимость без Лео, Мари, рискнувшая ради меня… И сквозь весь этот хаос — всепоглощающая, изматывающая тоска по нему. По его смеху, по твердой руке на моей талии, по тому спокойному взгляду, который одним лишь присутствием разгонял любые тучи. Завтрак стоял нетронутым. Даже вид солнечных лучей, пробивавшихся сквозь шторы, казался кощунственным. Каждый звук — скрип половицы, звон посуды вдали — заставлял вздрагивать в ожидании… Чего? Шагов гонца с дурной вестью? Королевских солдат? Или, наоборот, чуда — его возвращения? Это томительное ожидание неведомого удара изматывало сильнее самой бессонницы. Я чувствовала себя загнанным зверем, прислушивающимся к каждому шороху в чаще.
Легкий стук в дверь нарушил тягостную тишину опочивальни.
«Войдите», — мой голос прозвучал хрипло, почти чужим.
Дверь приоткрылась, и в проеме возникла Колетт. Бывшая испуганная мышка, которую я когда-то подобрала дрожащей от каждого резкого слова. Та самая, кого я отправила учиться рисовать — не просто как занятие, а как терапию, как путь к себе. И как же изменилась эта девушка! Плечи расправлены, взгляд, хоть и робкий, но уже не бегающий в поисках угрозы. Она не упала в ноги, не замерла на пороге. Она вошла, держа в руках что-то, бережно завернутое в чистый лен.
«Ваше сиятельство…» — Колетт сделала маленький реверанс. — «Я… я нарисовала. Надеюсь, не помешала?»
Я с трудом собрала силы, чтобы улыбнуться. Увидеть Колетт такой — это был редкий лучик в моем личном аду.
«Нисколько, милая. Что ты принесла?»
Девушка подошла ближе, развернула ткань. На небольшом листе бумаги, аккуратно вставленном в простую деревянную рамку, был портрет. Лео. Не парадный, не официальный. Тот Лео, каким я видела его здесь, в шато. Уголок рта чуть приподнят в полуулыбке, в глазах — привычная для него глубина и спокойная сила, а в складке у губ — та самая едва уловимая мягкость, которую знала только я. Это был он. Настоящий. Живой. Запечатленный рукой, которая видела его не на сеансах позирования, а в жизни — за столом, в библиотеке, в саду.
Мое дыхание перехватило. Я протянула руку, пальцы дрогнули, едва не коснувшись бумаги.
«Колетт…» — прошептала я, и голос сорвался. — «Это… это потрясающе. Как ты смогла? Без позирования? Ты уловила самую его суть.»
Лицо Колетт вспыхнуло от счастья и гордости. Следы прошлых страхов окончательно стерлись.