Уже под вечер, когда тени стали длинными, а солнце клонилось к горизонту, окрашивая поля в золото, мы тронулись обратно в Шато де Виллар. В карете снова воцарилось тяжелое молчание. Мирный день в Домене лишь подчеркнул всю чудовищность разлуки и неопределенности.
И тогда — цокот быстрых копыт сзади. Я вздрогнула, сердце бешено застучало. Мари настороженно выглянула в окошко кареты.
«Курьер, ваше сиятельство.»
Не Лео. Не его герб. Королевский гонец. Он поравнялся с каретой, ловко передал через открытое окно Мари плотный конверт с тяжелой сургучной печатью. Знакомой печатью. Лилиями. Короля. Без слов гонец отсалютовал и умчался прочь, оставив за собой шлейф пыли и ледяной ужас в моей душе.
Руки дрожали, когда я разламывала сургуч. Бумага была дорогой, с водяными знаками. Почерк — каллиграфически четкий, безличный. Голос Мари, читавшей вслух, казалось, доносился издалека, сквозь толщу воды:
«Мадам графиня де Виллар,
Его Величество Король Людовик XV, движимый заботой о благополучии своих верных подданных в столь неспокойное время, а также глубоким сочувствием к вашему нынешнему положению, когда ваш супруг, граф де Виллар, вынужден исполнять королевскую волю в далекой Венеции…
…считает своим долгом предложить вам королевское покровительство и защиту в стенах Версаля.
Его Величество полагает, что пребывание вблизи двора, в атмосфере утонченности и безопасности, будет наилучшим для вас утешением в период отсутствия графа.
Вы соизволите прибыть в Версаль в течение трех дней, дабы занять приготовленные для вас апартаменты и принять знаки высочайшей милости и заботы Его Величества.
Мы не сомневаемся в вашей признательности и готовности принять эту королевскую милость.»
Подпись какого-то королевского секретаря. Не его рука. Но его воля. Его месть.
Текст вился перед глазами ядовитыми змеями. «Покровительство». «Защита». «Утешение». Каждое слово — ложь. Каждое слово — ширма. За ними скрывалась жестокая реальность: плен. Пока Лео далеко, король забирал меня. Забирал в самое сердце змеиного гнезда — Версаль. Под свой неусыпный контроль. Чтобы я была у него на виду. Чтобы я была заложницей. Чтобы Лео знал: одно его неверное движение — и со мной случится «несчастный случай» или я навсегда исчезну в каком-нибудь монастыре подальше от глаз.
Это был не приглашение. Это был приказ. Одетый в шелк лицемерия и королевской «милости», но от этого не менее страшный. Петля, затягивающаяся на горле.
Я скомкала письмо, ощущая, как бумага жжет пальцы. Три дня. Всего три дня. Потом — клетка. Золоченая, роскошная, но клетка. В окружении врагов, гиен во главе с де Лорреном, под прицелом холодных глаз короля-паука.
Тишина в карете стала звенящей. Мари смотрела на меня, ее лицо было мертвенно-бледным. Она понимала. Понимала все.
«Елена…» — ее голос был шепотом.
Я подняла голову. Глядя в окно на уходящий золотой день, на мирные поля Домена, которые вдруг стали казаться бесконечно далекими и недоступными. В глазах не было слез. Был только холод. Холод и ярость. Ярость загнанного зверя, понявшего, что ловушка захлопнулась.
«Версаль,» — произнесла я четко, ледяным тоном, глядя на золоченую петлю в своем кулаке. — «Король зовет в гости, Мари. Надо собираться.»
Покой Домена остался позади. Впереди был только Версаль. И звенящая тишина, наполненная теперь новым, смертоносным смыслом. Тишина перед боем. Тишина перед тем, как войти в самое логово льва.
Глава 5: Петля из шелка и пепел надежды
Карета въехала во двор Шато де Виллар, и тяжесть, казалось, въехала вместе с ней, осев у меня на плечах камнем. Версальский приказ жег в кармане, как раскаленный уголь, впиваясь в бедро сквозь тонкую ткань платья, словно клеймо. Солнце клонилось к закату, окрашивая стены в кроваво-багряные тона — зловещий закат для зловещего дня.
Я прошла в кабинет, вспоминая портрет Лео. Улыбка на бумажном лице теперь казалась не успокоением, а упреком. На его любимом кресле у окна лежала забытая книга, раскрытая на середине — немой укор моему бессилию. Я не смогла его защитить. Не смогла остаться рядом. Мысль о корабле, бороздящем неведомые моря, о бурях, пиратах, о коварстве венецианских дожей… Сердце сжалось так, что перехватило дыхание, и пустота под ребрами заныла, как от свежей раны. Мари, словно читая мои мысли, молча поставила на стол графин воды и вышла, оставив наедине с гнетущей тишиной и невыносимой неизвестностью.