Маленький, рано облысевший человек с живыми, любознательными глазками сел рядом с Силвером, взял его левую руку и с профессиональной сноровкой ощупал ее кости, поискал пульс, прижал проступающие вены. Снова и снова пробегал он своими быстрыми пальцами по всем сгибам, оттягивал кожу, сильно зажимал ее и спрашивал:
— Не больно?
— Нет. Они боли не чувствуют.
— Поразительно! — восхитился доктор и вопрошающе взглянул на человека с бородой. Тот отрицательно мотнул головой и спросил Силвера:
— Это верно, что о вас говорили, будто вы не знаете, кто и где сделал вам этот дорогой подарок?
— Все верно. Меня привезли туда в бессознательном состоянии и так же увезли.
— И вы даже не догадываетесь, кто мог сделать такую операцию?
— Никакого представления не имею.
— Жаль, — сказал бородач, — очень жаль. — И опустил голову.
Увидев в руках доктора сверкающий скальпель, Силвер рванулся из кресла. Но его уже крепко держали два дюжих парня.
— Что вы делаете? — Вопрос вырвался из груди Силвера, как вопль безысходного отчаяния.
— Ничего страшного, маэстро, — успокоил его доктор. — Пустяковое обследование. Вам ведь не больно.
Он уверенно рассек скальпелем кожу у запястья левой руки и присвистнул от удивления. Теперь уже все присутствовавшие сгрудились у стола и удивлялись вместе с доктором. Ни одной капли крови не показалось из раны. Мало того! Как только скальпель был поднят, на глазах у зрителей начался быстрый процесс регенерации. Через несколько минут раны как будто не бывало. Доктор делал все новые и новые разрезы, и чудо неизменно повторялось.
— Еще один опыт, и на этом закончим, — сказал доктор. Он засучил рукав рубахи Силвера, нащупал место соединения новой кисти с бывшей культей и не раздумывая провел скальпелем по живому месту. Брызнула кровь, а Силвер забился в руках палачей.
— Стыдно, маэстро, стыдно, — приговаривал доктор, заклеивая рану прозрачной пленкой. — Из-за нескольких капель крови столько шума.
Один из «ассистентов» опрыскал лицо Силвера, и он снова потерял сознание.
***
Датчик Силвера находился на особом контроле с той минуты, как стало известно, что великий музыкант похищен. Несколько часов он молчал. Голограмма отражала только глубокий покой, в котором находилась кора больших полушарий. Просвечивались лишь участки, регулировавшие жизнедеятельность спящего организма. Но вот Минерва известила, что Силвер проснулся, и ученые поспешили к демонстрационному стенду.
— Мобилизован весь резерв самосохранения, — комментировала Минерва. — Появились полосы настороженности и тревоги. Линии мысли мечутся в поисках правильной оценки положения, но не могут сложиться в логически согласованный вывод. Так отражается на голограмме информационный голод… Появилась полоса гнева. Она усиливается… Поступает какая-то информация, импульсы идут от слуховых нервов. Видимо, реакция на слова, которые слышит Силвер, но которых, к сожалению, не слышим мы… Потянулись новые пунктирные линии. Они проходит аналитический центр. Тревога превратилась в страх. Силвера чем-то очень напугали… Мысли сплетаются. Они словно взвешивают услышанное и ищут выход. А вот эти короткие, четкие штрихи — следы слов, которые произносит Силвер… Снова гнев и страх… Информация к нему поступает однообразная, она не вызывает ответных мыслей и только усиливает те же чувства… А вот это нечто неожиданное… Погасив все мысли и связанные с ними эмоции, всплыл фон, напоминающий знакомую нам радость бытия… Силвера что-то отключило от страха, от мучительных мыслей и погрузило в состояние блаженного забытья.
Лайт переглянулся с Милзом. Обоим сразу пришла догадка — Силвер играет. Только музыка могла так резко переключить его эмоции.
И снова все изменилось — исчез фон радости бытия, вернулся страх, снова заметались мысли, ищущие ответа на какие-то вопросы. Даже со стороны было страшно смотреть на эти обрывки ярких линий, стремившихся связаться, лечь в основу какого-нибудь орнамента, но затухавших чуть ли не в момент своего рождения.
Вдруг темно-фиолетовое пятно вылезло на первый план. Оно разрасталось, становилось все сочнее и окончательно затянуло голограмму.
— Физическая боль, — напомнила Минерва, хотя знала, что ученым давно известны основные характеристики крайних состояний. — Очень сильная.
Вызванная болью, проступила сквозь фиолетовое пятно багровая полоса ярости.
— Он сопротивляется, но беспомощен, — констатировала Минерва.
Еще через несколько мгновений голограмма померкла. Светящимися остались только слои, не имевшие отношения к сознанию.
— Его опять усыпили.
Давно не видел Милз Лайта таким удрученным и взбешенным, как в эти дни.
— Я уничтожу датчики! Они только напоминают нам о нашей слабости, нашем ничтожестве. Быть свидетелями преступления и не иметь возможности броситься на помощь… Сами себе придумали пытку.
— Ты предпочитаешь ничего не знать, не слышать, не видеть? Это трусость, Гарри. Нужно извлечь все полезное из того, что мы узнали, и попытаться помочь Силверу.
— Что мы можем сделать?
— Телеметрические данные показывают,- что его датчик находится в космосе. Точность координат невелика, но можно с уверенностью сказать, что он подает сигналы с одной из обжитых орбит.
— Там десятки орбит и сотни объектов.
— Это все же лучше, чем тысячи или миллионы. А что, если дать Минерве задание проанализировать голографические записи, поступившие одновременно с голограммой Силвера из ближнего космоса. У нас там должны быть датчики. Может быть, найдется фрагмент, который состыкуется с Силвером.