Идея Милза вывела Лайта из угнетенного состояния. Ему очень не хотелось тратить даже минуты на вмешательство в безумство повседневной жизни. Стоит только увлечься призрачной надеждой что-то исправить, кого-то спасти, поддержать добро и наказать зло, как на решение главной задачи времени не останется совсем. Сколько людей отдавали всю свою жизнь исправлению очевидных уродств. Им удавалось выручать из беды одиночек, добиваться временных и локальных улучшений. Они, наверно, умирали, уверенные, что прожили не зря. А после их смерти уродства становились еще гаже, зло принимало новые, еще более отвратительные формы. Нет, он не пойдет по их пути… Но эти рассуждения теряли свою силу, когда он вспоминал о любимом пианисте, которого пытают какие-то неизвестные злодеи. Бобби прав, — отвернуться от Силвера в такую минуту, сделать вид, что ничего не знаешь, было бы бесчеловечно.
Они уже начали формулировать задание для Минервы, когда она появилась на экране собственной персоной и доложила:
— Датчик № СН/3865 сообщил, что в 15 часов 32 минуты Силвер скончался.
Догадавшись о значении того тяжкого молчания, которым были встречены ее слова, Минерва добавила:
После того сеанса он больше в сознание не приходил. Смерть наступила мгновенно.
— Поздно, — вздохнул Милз. — Мы уже ничем ему помочь не сможем.
— Нет! — со злостью возразил Лайт. — Все равно, отвернуться от него мы уже не в праве. Он погиб по моей вине. Я дал ему руки и отнял жизнь.
— Полно, Гарри! При чем тут ты?
— Не утешай меня. Ты предупреждал меня и был прав… Я уверен, что эти негодяи охотились за его руками, убежден в этом. И мы должны узнать, кто убил Николо. Мин! Прими срочное задание. — Лайт изложил план поиска неизвестных убийц. — Может быть, нам повезет, — заключил он, — и хоть один датчик окажется среди них.
Им повезло. Уже к вечеру Минерва пригласила их к смотровому стенду. Появилась голограмма.
— Это объект КР/12687, некий Нил Гудимен. Датчик работает примерно на той же орбите, на которой находился Силвер. Запись сделана в те же минуты, когда мы наблюдали Силвера после его пробуждения. Импульсы диалога, зафиксированного обеими голограммами, полностью совпадают.
Как всегда, знакомство с новым человеком начиналось с общего обзора.
— Начнем с Инта, — предложила Минерва. — Он выше среднего, иногда поднимается до шестой ступени. Что же касается инстинктов, то они однородны — никаких признаков видового самосохранения мы не найдем. Никаких этических тормозов или ограничений. Перед нами эгоцентризм в его крайней форме. Нечто подобное мы видели, когда знакомились с голограммой убийцы Гукса. Это тот редкий случай, когда особь генетически подготовлена к тому, чтобы стать злодеем. В таких случаях внешнее окружение может только затормозить рост отрицательных эмоций, помешать их развитию либо способствовать их расцвету, как это и случилось. Сделать черта ангелом или дурака мудрецом никакие социальные условия не в силах. Это, впрочем, относится ко всякому отклонению от нормы и у людей, и у животных.
— Неужели Гудимен не способен даже на любовь к женщине, к детям? — спросил Милз.
— Любовь? Правильнее назвать то, что он испытывает к близким, чувством собственника. Половой и родительский инстинкты имеют двойственный характер. Даже у нормальных людей они хотя и служат основой альтруизма, но в то же время могут усилить алчность, злобность, безжалостное отношение ко всем другим людям.
— В плане нравственном он ниже любого животного, — подытожил Лайт.
— Конечно, — согласилась Минерва. — Гудимен только человекоподобен, так же как Гукс. По своим душевным качествам он гораздо дальше от вас, чем пес Цезарь. Морально дефективный от рождения, он попал в такую среду, где его пороки обрели решающую силу. Гибкий Инт позволил ему обрести материальное могущество и занять господствующее положение.
— Теперь мы знаем, с кем имеем дело, — сказал Лайт. — Покажи запись разговора.
Минерва поставила рядом голограммы Силвера и Гудимена.
— Вот следы поступающей Силверу информации — следы слов, которые он слышит. Следите за импульсами на голограмме Гудимена. Это он говорит, а Силвер слушает.
— Теперь говорит Силвер, — догадался Милз.
— Но его слова не оставляют в мозгу Гудимена почти никаких следов… Обмен какими-то репликами… Теперь самое убедительное доказательство, что обе голограммы — фрагменты одной картины. Длительная пауза… И вдруг к Силверу приходит ощущение радости бытия. И в ту же минуту происходят изменения у Гудимена — на фон жестокости наплывает голубоватая дымка удовлетворения… Исчезают изменения на обеих голограммах тоже одновременно.
Совпадение было точным — секунда в секунду, и Милз не мог удержать восхищения:
— Молодец, Мин! Минерва рассмеялась.
Как жаль, Бобби, что я не могу испытать удовольствие от твоей похвалы. Это, наверно, очень поощряющее чувство.
— С этим все ясно, — горестно сказал Лайт, — сомнений больше нет… Что мы будем делать с тем, что узнали, Бобби?
— Не представляю себе, — пожал плечами Милз. — Я никогда не преследовал убийц. Сообщить полиции? Но разве будут для нее предметом доказательства ни кому, кроме нас, не понятные голограммы?
— Но оставить все при себе, примириться с безнаказанностью убийц…
Длительное и тяжелое молчание прервала Минерва:
— Выслушайте сообщение, имеющее непосредственное отношение к нашей работе.
Милз включил канал общего вещания, и они увидели хорошо знакомое лицо Фреда Биллинга. На студии, видимо, впопыхах забыли приглушить передатчик запахов, и из широко раскрытого, придвинутого вплотную к зрителям рта журналиста вместе со словами отчетливо доносился аромат только что проглоченного коктейля.