Слон с безучастным погонщиком на спине приближался все ближе и ближе, неспешно переступая через лежащие тела. Но он не просто шел. Это оказался слон — игрун. То он вызывал хохот трибун, пытаясь хоботом развязать бюстгальтер на сомлевшей девушке, то принимался дуть на чье-то побелевшее лицо, так что песок вздымался вокруг.
Наконец топот добрался и до отвернувшегося в другую сторону Коломнина. Коломнин чуть напрягся, готовясь к моменту, когда тяжелое тело переступит через него. Но никто не переступал. Более того, на стадионе наступила полная, до жути тишина. Коломнин медленно повернул голову и — посерел! В воздухе, в метре над грудью его, зависла могучая, переломленная в колене колонна, так что можно было пересчитать прилипшие к подошве травинки и камушки. Колонна чуть подрагивала, будто в нерешительности. Не надо было большого воображения, чтобы представить, во что превратится его грудная клетка, если слон и впрямь вздумает опустить ногу. Мало какому повару удастся так раздробить цыпленка табака. Страх овладел Коломниным. Но кричать было стыдно. Да и небезопасно, — слон мог наступить, испугавшись. В поисках помощи Коломнин попытался найти взгляд погонщика, но проклятый таец, похоже, и вовсе заснул в своей люльке. А вот со взглядом слона — пристальным и, казалось, осмысленным — он схлестнулся. И тогда на место страха пришел едва контролируемый ужас. Потому что теперь он мог бы поклясться, что это тот самый слон, с которым сыграл злую шутку Ознобихин. Тихий стон просквозил по трибунам — наслаждаясь своей властью над беспомощным человечком, слон принялся медленно, по сантиметрам, опускать могучую лапу все ниже и ниже: полметра, сорок сантиметров, тридцать…
Коломнин с мальчишеской мстительностью представил рыдающую над раздавленным его телом Ларису, порадовавшись, между прочим, что лицо останется целым. И странная, отчаянная веселость овладела им.
— Ну, давай, не тяни! Кончай разом! — прохрипел он.
При общем вздохе слон опустил ногу, в последний момент сделав ею изящный пируэт, так что наступил уже на землю, в нескольких сантиметрах позади лежащего тела.
Ни секунды ни медля ухватил он хоботом Коломнинские шорты, сдернул их книзу и чувствительнейшим своим пальчиком потеребил квелый член. И страх, овладевший примолкшими зрителями, разразился облегченным, гомерическим хохотом. Слон не убил обидчика. Он сделал больше. Он осмеял его.
Животные не умеют усмехаться. Но Коломнин поклялся бы под присягой, что морда слона, перед тем, как тот направился дальше, исполнена была торжества.
Сопровождаемый сочувственными насмешками, Коломнин вернулся на трибуну. Лариса недвижно стояла возле своего места, держась за шест. И по лицу ее, усеянному капельками пота, как у человека, находившегося на краю большой беды, Коломнин все понял.
— Вот так мы с ним и повеселились, — пробормотал он, ощутив на щеке поглаживающую ее ладонь.
— Поехали, — не оборачиваясь, хрипловато произнесла она.
— Да вы чего? Еще гонки будут. Потом сражение, — расстроился Ознобихин. Но, присмотревшись к сделавшемуся жестким ее лицу, со вздохом поднялся и потащился следом.
Разговор в дороге как-то не сложился. Веселье выдохлось; каждый молчал о своем. Через сорок минут Джип остановился у отеля «Холидей». — Стало быть, даю команду. Лару пока высаживаем. А вечером приглашаю всех на отвальный ужин, — пытаясь вернуть тону прежнюю веселость, распорядился Ознобихин.
Но кивнуть в знак согласия углубленная в себя Лариса не спешила.
— Сережа выйдет здесь со мной, — решилась она после короткого раздумья. — И вообще, Коля, ты извини, но на вечер у нас другие планы.
Надо отдать должное Ознобихину: человеком он оказался тонким. А потому понятливо, хоть и сокрушенно кивнул:
— Тогда прощаюсь. С тобой, Сергей, до скорой встречи в банке. А с Ларой… Просто рад, что ты ожила. И — Бог в помощь! Разухабисто махнув на прощание, он рванул с места, оставив парочку на асфальте.
— Мы куда-то?… — пролепетал Коломнин.
— Молчи, — Лариса шагнула к отелю, увлекая его за собой.
В лифте он заметил подрагивающую складку у губ, вопросительно провел по ней пальцем.
— Просто я вдруг представила, что тебя могут убить, — коротко объяснилась она. — Но, пожалуйста, Сереженька. Ты должен быть очень нежен. Понимаешь?
Коломнин задохнулся до слез. Он просто не мог представить себе, как можно быть с ней не нежным.
На другое утро, в половине восьмого, Коломнин добрел до своего отеля, и в холле столкнулся с отъезжающим в аэропорт Ознобихиным.
— Хорош, — оценил тот. — Вот это называется погулял так погулял.
— Да и ты тоже, — лицо Ознобихина было помято, будто подспущенный футбольный мяч. — Должно быть, в последнюю ночь половину таек переимел!
— Что тайки? — Коля поморщился. — Я тебе, Серега, большую тайну скажу: все бляди мира не стоят одной настоящей женщины.
Он завистливо всмотрелся в счастливо изможденное лицо.
— Жаль! Я ведь совсем было вчера решился у тебя Лариску увести. Да, видно, не судьба. За тебя зацепилась, — он скользнул взглядом по приятелю, как бы удивляясь причудам женщин. — Но Ларка настоящая. Ты уж мне поверь. В этом-то я разбираюсь. Хотя, как выясняется, тоже не очень.
Тут он хохотнул, распространив вокруг свежее амбрэ, притянул озадаченного Коломнина за плечи:
— Попытайся удержать, если сумеешь. Она того стоит. В любом случае не теряй оставшегося времени.
Оглянулся, обнаружил застывшего носильщика:
— А ты чего подслушиваешь, папуас? А ну живо кати тачку.
Глянул вслед засеменившему за каталкой тайцу:
— А еще говорят, по-русски не понимают. Тут главное не язык, а умение доходчиво объяснить.
Он тряхнул увесистым кулаком. Еще раз приветливо кивнул и вальяжно направился к такси, водитель которого при приближении строгого господина поспешно снял фуражку и распахнул дверь.
Коломнин несколько затупленно покрутил головой, как бы соображая, зачем он оказался в этом отеле. И решительно повернул назад.
Через полчаса в номер Ларисы постучали. Завернувшись в простынку, она приоткрыла дверь, глянула сквозь смеженные веки. В коридоре стоял ушедший под утро любовник.
— Что? Уже позавтракал? — заспанно пробормотала она.
— Знаешь, я тут подумал…Завтрак без тебя — это так долго, — Коломнин вытянул из-за спины бутылку шампанского и промасленный пакет.
Смешался под ее раскрывающимися от удивления глазами.
— Соскучился я, Ларис, — смущенно признался он.
— Ба, да здесь еще и море, — усмехнулась она, воспроизведя последнюю фразу известного анекдота. Увидела в зеркале темные круги под собственными глазами. — Ты вообще-то отдыхаешь?
— Так я затем и вернулся, — и осмелевший под ее поощрительным взглядом втиснулся в комнату.
Коломнин то и дело спрашивал себя, был ли он когда— либо счастливей. И уверенно, сплевывая через левое плечо, отвечал себе: «Нет! Ничего подобного не знал он». В сорок два года ураганом обрушилось на него чувство, и «в легкую» разметало сложившиеся привычки и стереотипы. Каждое утро, просыпаясь, он со страхом поворачивал голову, облегченно убеждался, что на соседней подушке посапывает ЕГО любимая. И в предвкушении нового дня радостно преображался. Очевидные изменения произошли и в Ларисе. Ледок в ее глазах растаял, и смех, до того служивший привычным заслоном от неловких соболезнований или притворного сочувствия, теперь сделался беззаботным и даже бесшабашным.
Они нашли друг в друге не только любовников. Лариса, прежде замыкавшаяся, едва разговор касался ее личной жизни, теперь бесконечно рассказывала ему о дочери, о свекре, едва не свихнувшемся после смерти единственного сына, а отныне причудливым образом любящего его в своей невестке. Рассказала и о том, о чем все эти годы просто не позволяла себе вспоминать, — о муже. И, рассказывая, поражалась тому, что заговорила об этом не то чтобы спокойно, но светло: как говорят о жестоком пожаре в саду через несколько лет, — среди новой подрастающей листвы.