— Так будет до тех пор, пока мы как следует, не усвоим урок, — повторил он. — Простим, раскаемся или сделаем правильный: выбор. Исправим то, чего не сумели сделать в первый раз…
— Может, ты прав, — сказала я.
— Я снова и снова, повторяю себе: все это.
— Понимаю.
Мне стало чуточку не по себе. Наверное он почувствовал это, потому что вдруг как-то обмяк и откинулся на спинку стула.
— Вот. Именно это я хотел сказать тебе.
— Понимаю, — повторила я…
— Пойдем домой, Шарлотта?
— Не могу.
— Но она ведь не придет в себя. Ты слышала, что сказал доктор Портер?
— Не могу Сол. А ты иди.
И немного погодя он ушел. Собирался он шумно, меня: раздражал этот шум. Отвернувшись, я ждала, когда же он уйдет, удивлялась, почему, он медлит в дверях. Наконец он исчез.
Теперь мама принадлежала только мне. Я все еще не могла отпустить ее от себя. Она оставалась, как неразрешимая задача, над которой мучительно бьешься, проклиная все на свете. Она измотала меня, истерзала и вот теперь умирает, не ответив ни на один важный вопрос, не открыв мне ни одной серьезной истины. Небольшой холмик на постели, бесцветный, загадочный. Я была в бешенстве.
Около полуночи она сказала:
— Что-то давит мне на ноги.
Я наклонилась к ней. В синеватом свете ночника на меня смотрели полузакрытые чужие глаза.
— Мама… — сказала я.
— Что у меня на ногах? — спросила она срывающимся, хриплым голосом. — И на руках тоже. Их-чем-то связали. Что случилось?
— Ты в больнице.
— Сними с моих ног это одеяло, Шарлотта.
— Мама, ты давно проснулась?
— О боже, ноги.
Я встала, пошарила в карманах юбки, блузки и чуть было же закричала, но потом вспомнила про кофту.
— Мама, посмотри. — Я включила небольшое бра у изголовья ее кровати. Она вздрогнула и закрыла глаза. Я поднесла фотографию к ее лицу. — Посмотри, мама.
— Убери свет.
— Это очень важно, — настаивала я. — Чья это фотография?
Она отвернулась, покачала головой в знак протеста, но чуть приоткрыла глаза. Потом опять закрыла.
— Это я.
— Кто?
— Я же сказала: это я. В детстве.
Я уставилась на фотографию.
— Ты уверена?
Она безучастно кивнула.
— Но… я думала, это твоя родная дочь. Та, с которой меня спутали в больнице.
— Больница! — Она снова открыла глаза, медленно, нахмурясь, оглядела темный потолок. — Я не давала согласия, чтобы меня положили в больницу.
— Мама, я говорю о той больнице, в которой ты родила ребенка. Помнишь, у тебя родился ребенок?
— Это был такой сюрприз, — сказала мама.
— В самом деле.
— Подарок. Кукла в коробке.
— Вот именно…
— Не представляю, как это могло случиться. Мы так редко спали вместе.
— Не об этом речь, мама, я о ребенке. Ведь ты считала, что я не твой ребенок.
— Ребенок? — сказала она, словно собравшись с силами. — Это был не чужой ребенок. Это была ты, Шарлотта.
— Но ты же говорила, меня подменили в больнице.
— С какой стати я бы стала это говорить? Ой, здесь все так… Какой яркий свет.
Я выключила лампу.
— Давай разберемся. Значит, ты никогда не считала меня неродной дочерью? У тебя никогда не возникало такой мысли?
— Нет, нет. Ты что-то напутала, — сказала она. — Ты… Не знаю… — Она закрыла глаза. — Сними с моих ног эту тяжесть, пожалуйста.
Я не знала, о чем еще спрашивать. Я растерялась. И не потому, что не полагалась на свою память. Я была уверена в ней (или почти уверена). Но фотография! Ведь теперь я поняла, что это действительно мама. Вне всякого сомнения. А я столько напридумывала, столько увидела в глазах этой девочки, вообразила, будто живу ее жизнью.
— Ноги, Шарлотта.
Я сунула фотографию в карман, подошла к постели, взяла сложенное в ногах покрывало, повесила его на спинку стула. Осторожно обходя приборы и провода, чтобы не задеть их, не потревожить маму, я возвратилась к ней и с нежностью, какой не знала всю жизнь, прижалась щекой к ее лицу.
Она умерла через несколько дней, ее отпевали в молитвенном доме «Святая Святых». Сол отслужил заупокойную мессу. Гроб показался мне неестественно узким. Может, раньше мне тоже казалось, что она тучная.
На похоронах было много пароду: ведь хоронили тещу проповедника. Обо мне прихожане были невысокого мнения (я не посещала кружок рукоделия, странно относилась к жизни и вообще была недостойна Сола во всех отношениях). Но все они выражали сочувствие и говорили то, что принято говорить в таких случаях. Я отвечала чужим, глухим голосом который словно раздавался откуда-то из-за моего правого уха. Эта смерть застигла меня врасплох, потеря оказалась для меня тяжелее, чем я думала.