— Так делай, — буркнул отец. Поднял на Румпеля тяжелый взгляд, — Чего тебе надо-то? Руку ее можешь не просить, я бы отдал, даже если бы она здоровая была.
— Я могу спасти ее только ценой чужой жизни.
Он смотрел, как они переглядываются, как мать Розы закусывает губу, и сердце холодело от понимания — откажут. Найдут объяснения, сошлются на волю леса, откажут!
— Без кормильца мы не проживем… И у нас же не только Роза, брату ее всего одиннадцать, он такой болезненный, слабенький, а сестра вовсе только стоять научилась. Как они без матери?
— А без сестры? — огрызнулся Румпель. Даже ответа ждать не стал, развернулся, хлопнул калиткой.
Он был уверен, что найдет кого-нибудь. Старика, больного, кого-нибудь одинокого, кому не жаль будет умереть.
Но…
— Прости, малыш, мне каждое новое утро дорого, — стыдливо опустила глаза старуха, пережившая мужа и детей.
— А сказителем кто будет? Ты, что ли, гадатель, гнилой орешек? Торчишь, как больное дерево посреди леса, заражаешь всех! — раскричался старый дед.
— Что мне твоя Роза, — в лоб заявил бобылем живущий мужик, которому волк откусил руку по самый локоть. — Я сам жить хочу.
Румпель шел обратно, вытирая злые слезы. Остановился посреди улицы, заорал, вскинув голову:
— Вы же любите сказки, вы, люди! — он обращался скорее к небу и лесу, чем к кому-либо из соседей. — Так что вам мешает в жизни стать героями?!
Отвернулась женщина за забором, испуганно всхлипнул ребенок. Румпель оскалился — они молчали. Они стыдились своей трусости и молчали, не решаясь хотя бы просто вслух признать — собственная шкура им дороже чужой.
Если бы он мог забрать чужую судьбу насильно! Если бы он мог, Роза уже была бы здорова. Но ему нужна была добровольно отданная жизнь, ему нужно было согласие. А так — он тянул руки к чужим нитям, а их выдергивали из-под пальцев, оставляя его ни с чем. И ведь все уже знали, чего он хочет, о чем просит, он уже даже обмануть никого не мог…
— Да. Тогда он не мог. Не решился, не подумал, что своя рубашка всегда ближе к телу. Что чтобы получить чужую нить, нужно посулить ее владельцу мечту — любовь, золото, силу. Нужно дать ему все, не уточнив, что радости это не принесет. А счастье, золотую шерсть чужой судьбы, забрать себе. Потому что именно оно, неизменный спутник смысла, продлевает жизни. Но, — мужчина за прялкой усмехнулся невесело, — он все еще кое-что мог. У него в руках все-таки была одна нить, которую он мог отдать.
Он сидел на краю кровати рядом с Розой. Ее лихорадило, и карты только что сказали ясно — завтра ее уже не будет. Все кончится сейчас.
Она этого не знала. Она говорила едва слышно, а Румпель напрягал слух, стараясь не пропустить ни слова — просто потому что знал, что совсем скоро воспоминания о ее словах будут всем, что у него останется.
— Ты бы позвал меня замуж, летом, в самый жаркий день… Дочки родились бы весной, такой ранней, что еще снег везде лежит, и мы бы назвали их Шишка и Щепка, как в сказке про волчат…
Он всхлипнул, вцепился зубами в собственное запястье с такой силой, что прокусил кожу до крови. Он видел тень этой нити, невозможной, недостижимой, и девочек с глазами синими, как у Розы.
Она вздохнула, перевернулась на бок, морщась от боли. Свет заходящего солнца лег на ее лицо, окрасил фальшивым румянцем.
— Но знаешь, об этом я не так сильно жалею. Наверняка же эти девочки родятся и без нас. Наверняка у тебя будет жаркий день и та, кто будет лежать с тобой в травах, пахучих и ломких от палящего солнца. Мне только жаль, что я не увижу, как зацветут наши розы…
Последний луч озарил комнату живым золотом, и Румпель вдруг выбросил вперед кровоточащую руку, ухватил его, будто нить. Он так ни на что и не решился, он просто делал — то, что мог. Ладонь обожгло так, что в глазах помутилось, но он только крепче стиснул струящееся в кулаке живое пламя. Что-то в нем сгорало в этом огне, умирало, причиняя невыносимую боль, и Румпель цеплялся за единственную мысль: «Розы. Пусть она увидит розы».
А потом все кончилось.
Он медленно разжал пустую ладонь. С удивлением уставился на нее — широкую, с мозолями и темными пятнами. Недоверчиво коснулся своего лица. Едва сдержал отчаянный возглас, найдя дряблую кожу щек, морщины на лбу, лысину на макушке.
Зато Роза спала, живая и здоровая, будто болезнь вообще никогда не касалась ее.
Он встал, пошатнувшись, еще не привыкнув к постаревшему телу. Выбрался на крыльцо, придерживаясь за стену, словно с каждым шагом теряя остатки сил. Проходящий мимо отец Розы толкнул его в плечо и даже не обернулся.