Палач закончил своё дело, и слово взял представитель церкви:
— Граждане нашего мирного города, — обратился старик к толпе, — сегодня мы отправляем в последний путь врага, еретика, предателя. Иными словами этого человека назвать нельзя. Он попытался вести антицерковную деятельность, зазывая в свою секту детей и людей слабых духом! Он вселял надежды в их сердцах лишь для того, чтобы потом погубить. Он, как зверь, питался верой многих из нас, и в итоге предал её, себя и нашу церковь! Этот человек не заслуживает ничего, кроме как очищения души. Небом уже выбрана для него роль, и я надеюсь, что его душа получит упокоение. Сразу же после мучений.
И после заключительных слов именно он и бросил в меня горящий факел, который должен зажечь брёвна подо мной. Но факел полетел именно в меня. Ударившись об грудь, он упал и зажёг костёр. Факел обжёг мне кожу, но не это волновало меня. Люди ведь не знают, за что меня сейчас сожгут. Этот старик наврал им, выдумав лже-историю обо мне. Это он еретик, а не я.
Я думал, что моя казнь — эпитафия миру. Я бы хотел, чтобы люди могли отвечать за свои проступки и принимать наказание с достоинством. Это не обязательно должна быть казнь, ведь к согласию можно прийти разными способами.
Сердце моё билось в такт огню, а сквозь верёвку я чувствовал, как дрожат мои руки. Но не от боли это было, а от несправедливости. Я уже давно понял, что мне не отмыть руки от кровавых дел, и готов был увидеть глубину небес, на которых мне уже уготована своя роль.
Намерение V
Меня больше не приводили в зал суда. Связанную, меня приволокли на площадь у церкви — место проведения местных изысканий палача. Судья, он же и лидер церкви в одном лице, ликуя смотрел мне в глаза. Было сложно понять причину его ненависти ко мне, ведь обвинить можно было любого другого жителя нашего городка. Руки судьи были скрыты за специальной парадной рясой, которую он надевал каждый раз, когда приходил посмотреть на казнь. Но так быть не должно. Меня привели сюда только для одного — убить. Суда не было, но я была осуждена самим главой церкви, его слово всегда было решающим.
Меня привязали к столбу. Я стояла и ждала слов, которые определят мою дальнейшую судьбу. Вскоре ко мне подошёл сам судья, но он уже не смотрел на меня. Его интересовала толпа. Толпа, которая пришла ради зрелищ. Все они, до одного, с нетерпением ждали пока начнётся суд, но судья уже был в парадной рясе.
— Откройте свои глаза, да подымите свои руки единства ради, — судья обратился к народу, повторяя ту же шарманку, что и всегда. — В руках наших одних наши деяния и в глазах наших одних наши взгляды. Наши руки могут прикоснуться к чему-то прекрасному. Пусть вы и не можете осязать Единственного нашего, но вы можете видеть то, что происходит ради него. Я вижу в ваших глазах ваши деяния, ваши решения, и ваши намерения. Я вижу вашими глазами, я творю руками вашими.
Его проповеди всегда были скучными. Когда я ещё ходила в церковь, я всегда тайно брала с собой настойку чтобы не заснуть, да и вообще, провести время. В церкви всегда собиралось много народу на его проповедях, удивительно, как он успевал совмещать их с обязанностями судьи. Никогда не слушала его наставлений, и сейчас он вряд ли что-то путное скажет.
— Одного взгляда в её глаза достаточно, чтобы понять, что она причастна к сожжению невинных жителей нашего городка! Люди сгорали от одного её взгляда, а виной этому — её глаза! Цвета серого дыма, а дыма, как известно, без огня не бывает! Именно поэтому мною было принято решение… — на пару секунд судья замолк. — Приговариваю тебя к аутодафе!
И после этих слов, земля из-под ног полетела куда-то далеко-далеко. Неужели этот слепец и правда может решать чужие судьбы вот так просто? С такой ответственностью сложно не сойти с ума, и не начать подозревать каждого во всех смертных грехах. Не способна пошевелиться или что-либо сказать, я всё также стояла перед всеми. На площади стояла тишина. Она была настолько невозможной, что мне начали казаться разного характера звуки, которых тут быть не должно. Кто-то тёр железки друг об друга, кто-то постукивал в маленький инструмент, по звуку напоминающий что-то среднее между барабаном и духовой трубой.