Мне хотелось притвориться, что мужчина, с которым я сидела рядом, был чутким любовником. Человеком, который глубоко заботился обо мне, человеком, который никогда не вызывал у меня слёз печали и страха. Я хотела притвориться, что кольца, которое тяжело давило на мой палец, не существует, и что всё в порядке… хотя это было далеко не так.
— Я очень скучала по твоей еде, бабуля, — нарушила я гробовую тишину, наивным, беззаботным, полным любви голосом. Тем самым, который был у меня ещё три месяца назад.
— Ты всегда готовила самую лучшую лазанью, — сказала я, взяв немного лазаньи на вилку, и дразняще посмотрела на бабушку.
Всем было известно, что её лазанья была худшим блюдом, известным человечеству. Она всегда была либо подгорелой, либо сырой - сегодня она была сырой. Но я всё равно ела, потому что её еда возвращала меня в прошлое.
Она посмотрела на меня своими карими глазами, в которых не было никакой радости и спокойствия, лишь грусть. Она слегка улыбнулась, покачав головой.
— Ах ты, — она закатила глаза, — ты правда думаешь, что я не видела, как ты втихаря отдавала козе свою порцию лазаньи, не так ли?
Я рассмеялась, довольная тем, что она решила поддержать разговор.
— Это твоя мать виновата, она заставила тебя ненавидеть мою лазанью. Но именно так выглядит настоящая лазанья.
— Я бы не сказала, что это настоящая лазанья, — заговорила моя мать, её голос звучал робко и нерешительно, в нём не было ни капли радости.
— Тебе стоит попробовать мою пиццу. Я добавила туда больше сыра и помидоров, как тебе нравится, — сказала бабушка с улыбкой, кивнув в сторону пиццы.
Пицца тоже оказалась невкусной. Тесто было толстым и твёрдым. Она была посыпана сыром, помидорами и всем, что она нашла в своём холодильнике.
Впервые она приготовила для меня пиццу, когда мне было восемь лет. Это было ужасно. Она так усердно старалась, и по тому, как она посмотрела на меня, когда я откусила первый кусочек, я поняла, что не могу просто сказать ей, что меня сейчас стошнит. Поэтому я сказала ей, изо всех сил стараясь быть искренней, что это лучшая пицца во всём чёртовом мире, и она купилась на это.
Она по-прежнему верила моим словам, поэтому готовила для меня каждый раз, когда мне было грустно или весело. По каждому особому случаю она готовила пиццу. Я стала почти невосприимчива к этому отвратительному вкусу, но сегодня вид помидоров в сыре, мармеладных мишек, смешанных с арахисовым маслом, которое было вместо соуса, заставило мой желудок перевернуться, и я была уверена, что я не смогла скрыть своё выражение лица. Тем не менее, я улыбнулась, отрезая большой кусок, с полным намерением заставить Сальваторе съесть его.
Я почти не ела. Я откусила всего пару кусочков, в основном только елозя вилкой по тарелке, и кинула умоляющий взгляд на Сальваторе, который молчал всё это время. Мне не нужно было ничего говорить, потому что он без слов понял мой намёк, и переложил еду с моей тарелки на свою. Мне не хотелось это признавать, но мне было его немного жаль - еда бабули была пыткой. Но это ничто, по сравнению с тем, что он заставил меня пережить.
— Рэйчел, как твоя музыкальная группа? Как твой отец? А учёба? — я переключила внимание на свою лучшую подругу, которая так и не выпустила мою руку, которую держала в заложниках под столом. Я не хотела, чтобы она отпускала меня, потому что боялась, что отпустив её руку, она окажется плодом моего воображения.
Я хотела услышать её голос. Хотела, чтобы она присоединилась к разговору. Мне хотелось, чтобы она улыбалась, спела нам что-нибудь, чтобы было ощущение, что это не поминальный вечер, а семейный ужин.
— Всё хорошо, — сказала она тихо, — всё в порядке.
Она оторвалась от тарелки, и кинула взгляд на Сальваторе, который наблюдал за всеми сидящими за столом, наверняка зная, о чём они все думают. Я видела, что они все были на взводе, сидя за столом с самым известным в нашем городе человеком. Он смотрел на них холодным бессердечным взглядом, как будто они ничего для него не значили.
Лицо Рэйчел, казалось, побледнело ещё больше, и я крепче сжала её руку, привлекая внимание к себе. Она казалась напуганной, и в её карих глаза не было ничего, кроме страха.
— Я… мне очень жаль, — внезапно сказала она, хриплым и дрожащим голосом, и отложила вилку, — извините, — опустив голову, она вскочила на ноги и побежала в сторону спален.
Мы все сидели молча, когда услышали доносящиеся из коридора громкие рыдания.
— Я проверю как она? — мои слова прозвучали больше как вопрос, потому что я боялась лишний раз его разозлить.
Он поднёс мою руку, на которой сияло кольцо, к своим губам, и поцеловал, прежде чем отпустить. Я восприняла это за согласие, встала и последовала за своей лучшей подругой. Я постучала в дверь, прежде чем повернуть дверную ручку и войти в комнату, и увидела Рэйчел, плачущую над раковиной.
Я повернулась и закрыла за собой дверь, и прочистила горло, прежде чем заговорить.
— Рэйчел, — сказала я, понятия не имея, как её утешить. То ли обнять её, то ли взять за руку, сказать что-то или лучше просто промолчать.
Прошло всего три месяца, а мы словно стали незнакомцами.