Мефодий выстрелил наугад вдогонку, вроде так, для острастки. «А пусть, дурачок этот к лучшему увез ее… А то чертовщина в голове», — подумал скучно и трезво.
На берегу Сулака за тополями горел костер, тени людей двигались по камышу, по воде. Туда-то и скакал, едва переведя в намет Тум-Тума, Сила. Во рту его медно окислялось. Правую ногу жгло и тяжелило.
— Может, вернемся?
— Я думала, ты с ума сошел, а ты рассудительный, как поп. Вези уж, ладно, — Ольга откинулась спиной к его груди, нервно похохатывая.
На грани тьмы и света осадил коня, спустил на землю девку, беглым туманным взглядом, как тень, прошел по ее лицу.
— Возьмешь меня? — спрашивала она, держась за стремя. — Всех бы девок заменила и еще больше. Сестрой бы была… Я все могу.
— Врешь напропалую. Вертушиха напала на тебя…
— Глуп ты, вот что! Увидала тебя у речки… подошел ты ко мне… я в бобовнике плакала. Парень, не бросай, а? Хочешь, давай встречаться. Никто не узнает, от кого дети… Я мастью почти в тебя, рыжуха.
Припала щекой к его ноге, поцеловала свисавшую руку.
— Не тебя хотел увезти, да уж так случилось.
— Ну, гляди, сатана, не хочешь немятую, потом не гневайся… а быть нам вместе. Пошутила я…
Он выпростал ноющую ногу из стремени, и тогда Ольга встала в это стремя, и конь вздохнул, гудя нутром, строптиво вскинул голову.
И хоть до щипоты в сердце горько было покидать большеглазую, злую и прекрасную в своей тревоге девушку, все же Сила жестко отстранил ее от коня. Но тут же пожалел и насыпал горсть конфет за пазуху.
— Гей, гей! Принимайте гостью!
Из-за карагача вывернулись Серега и Иван. Радость широко раскинула руки, распахнула грудь Ивана. Красив был он в эту минуту надежд и откровенности.
До кибитки Тюменя Сила ехал в дремотном безразличии. Хлюпало в сапоге тепло и липко. Тюмень обмыл ногу, ощупал кости — целы, перевязал.
Молча проводил парня до каменного дома, где жил Сила с отцом и мачехой, пока не закрылась за ним дверь. Про себя Тюмень хвалил парня, поругивая ласково и улыбаясь.
— Молодца! Хороша! Играет кровь…
Сила, прихрамывая, тихо прошел за печку к своей кровати.
На кровати он уже не вмещался, в утреннем сладко-терпком сне стучал мослатой длинной ногой по деревянной спинке, правую поджимал к животу.
Отец, Олег Демидович, умываясь, разминая намотанные до вывиха в кузне руки, по-лошажьему косил глаза на широкую молодую спину сына.
Не по сердцу были ему слишком простецкие зубоскальские отношения сына к Кулаткиным и Узюковой, и он винил в этом не только Силу. Со старшими парень держался по-восточному почтительно и серьезно, языку волю не давал, спросят — скажет, а не спросят — молчит. А тут зарезвился через край. Они забывают о своем возрасте и положении, это — их оступка, а малый-то не должен с ноги сбиваться.
— Разоспался… Большой балбес, пора бы и девок божественным словом в румянец вгонять. Ждут девки.
— Рано ему, растет во сне, потягивается, аж белье трещит, — как всегда Анна защищала парня.
— Куда еще расти? Вырос во все стороны. Лопатки-то какие раздвинул, а ладонью ведро прикроет… Гляди, как бы печь не развалил… — ворчал Олег, любуясь сыном. — Природа знает свое, — не нам с тобою обучать ее. Хватит, наумничались, остались без детей… — взглянул Олег на прогонистый стан жены. — А?
— Молодые мы с тобой, может, будут и дети, стараться надо, вино не пить… Ты бы курить-то бросил, а?
— Да я только и знаю с сумерек до света стараюсь, можно ведь в перерыве и покурить. У наковальни качает меня на все четыре ветра. Ты-то поменьше с этими коровами, о дите подумай понастойчивее, понежься, не высыхай в заботах о других до последней капли… Нюрка, откуда одеяло в крови? Глянь-ка…
Нога Силы повыше щиколотки повязана бязью и бечевой.
Олег поднял сапоги — кровь засохла на голенище. Близко наклонился к ноге Силы.
— Да что же это такое? Не связался ли он с прохиндеями? С каждым днем все больше наезжает их в степь.
Ушел Олег на работу.
Анна хлопотала по дому.
В последний военный год Нюрка повзрослела по-скороспелому, когда поручни плуга вышибали ее из борозды: мол, держись, девка! Семнадцатилетнюю Нюрку привела сама судьба к Олегу. Слепой от контузии и горя (похоронил Марту), уж и ружьишко зарядил Олег Сауров, зажал коленями и прощался с вешней рекой, докуривал цигарку, подняв незрячее лицо к солнцу. Анна не дала умереть ему по-солдатски. Вскормила Силу кобыльим молоком, вдосталь поставляемым Тюменем и его женою Баяртой. И к Олегу постепенно вернулось зрение. Хотела она рожать, да не получалось, наверное, потому что надорвалась мешками, продули ветры на тракторе несовершеннолетнюю девчонку.