— Не видала. Да что с тобой, дочка?
— Погляди вон на того малахольного — давно сидит на камне. Кто он? Что ему надо? Чем-то он выводит меня из равновесия.
Запахнув на груди халат, откинув штору, Серафима глянула в открытое окно и тут же отпрянула. Не то гнев, не то смятение вдавили ее в диван.
— А ведь чувствовала: придет.
— Задел до самого донышка? Так тебе и надо, милая мама.
Серафима наклонила голову.
Истягин, очевидно, забыл, зачем пришел и где он: не то дремал с безмятежностью на камне под вишней, не то скука свинцово спаяла ему глаза.
«Странно подумать, что этот, с простецким лицом, был моим первым. — Серафиму запоздало озадачила давняя связь с Истягиным. — Погоди! А почему странно? Парень как парень, даже сейчас, а тогда — лучше других. Постарел, опростился… А не круто ли испытывала я его на гибкость? Не сломался?»
— Этого следовало ждать… Я ведь думала о нем. И потом, он всегда появляется не вовремя. Уж так устроено, что хорошие люди появляются не вовремя. Это Истягин.
— Истягин не мой отец?
— Я почти и не жила с ним. А души так переплелись. Пошевелись — больно. Даже издали тяжко смотреть на него. Слушай, как все было с Истягиным… В другой раз расскажу. Я не могу встречаться с ним сейчас. Прими его, узнай, что ему нужно от нас. Помочь чем? Истягин несчастный человек. Видишь, с рюкзаком он, собрался куда-то далеко. Нужно переночевать ему у нас — пусть ночует. Это даже лучше, если заночует. Ниночка, задержи его. Нужен он мне! Никогда не был так нужен. Но я должна успокоиться. У себя в комнате… или уйду куда на время.
— Господи, ну что за психологизм?! — Нина улыбнулась над смятением матери, взяла ее руку, поцеловала косточки пальцев. — Иди, успокойся. А я хочу с ним наедине. Я много слышала о нем, особенно — от нашего друга Феди Тимонина. Иди спокойно, я приму твоего Истягина. Он первый и единственный любимый? А?
— Ну зачем так упрощать?
— Молодец! Значит, не постарела. А старушки, они и в двадцать лет бывают, закатывают глаза…
— Вот я для него единственная. До чего он странный человек. Он как-то говорил, что ради меня охота ему в тюрьме посидеть. Даже может перехватить у кого-нибудь взаймы заработанное наказание, лишь бы не было это связано с пошлым преступлением. Хорошо бы на почве мученической любви. Или ради жизни детей.
— Он тебе чем-то обязан? Не скрывай.
— Обязан? Разве — унижениями и страданиями. Или мне так кажется? Не удивлюсь, если искренне поблагодарит меня за все. Ну, как это у Лермонтова: за месть врагов и клевету друзей… За все, чем в жизни обманут был. Не нашел он счастья.
— А с тобой нашел бы?
— Ох, Нинка, все еще что-то связывает меня с ним. Этого вполне достаточно, чтобы временами было трудно пошевелиться, вроде бы души срослись.
— Что это — слова благородные или?
Серафима усмехнулась:
— Вели Федьке уйти. Нельзя Истягину встречаться с ним у нас, — сказала она повелительно.
— Но они же друзья, сам Федя хвалился.
— Сейчас нельзя, потом как-нибудь соберемся все вместе…
Серафима ушла в свою комнату. Раздвинув шторы, посмотрела на Истягина. «Хорошее лицо… но прощать не может», — подумала она.
Нина прибралась, чтобы встретить Истягина.
Из комнаты-боковушки, накинув на плечи зеленую куртку, вышел Федор Тимонин. В зубах дымилась папироска.
Это был сильного и ладного сложения человек лет двадцати семи — тридцати. Приятной уверенностью веяло от его обыкновенного, широколобого, узкого книзу, лица с высокими, вперед выступающими скулами.
На правах дальнего обласканного родственника Филоновых изредка Федор ночевал в маленькой комнате, не докучая хозяевам.
Нина ныряла к нему в закуток побеседовать. И снова отдалялась от него «до полного забвения его образа». В заданный ему тон отношений он входил трудно. «Думай, девка-безотцовщина, думай. Помоги ему жизнь устроить… Надо подыматься выше своих личных интересов», — говорила себе Нина.
Федора начала отлучать, и он смирялся с новой ролью друга-помощника и вероятного мужа. Мужем не сейчас — потом. Поживем-увидим.
Жизнь… по законам полной совместимости интересов: Федор помогал Серафиме шлифовать статьи о режиме почвы поливных земель; Нина помогала Федору углублять повесть — парень с сильной логикой трудно овладевал языком прозы. И все пытались помочь Антону Истягину в самом простом, с их точки зрения, — как жить? И только Нине никто не осмеливался помогать — было в ее характере что-то столь зрелое, что даже матери в голову не приходили жалостливые мысли или неуверенность в правоте поступков Нины.